— Едем уже, сейчас, — успокоил он женщину, вызвал в телефоне Камолу, смахнул дворниками порошу со стекла, посмотрел в зеркала, трогаясь, и обмер, краем глаза заметив позади овал вроде следа от снежков.
Насыр моргнул. Нет, не след снежков это был, а лицо бледной девушки в пальто. Она так и сидела сзади, терпеливо и неподвижно. А Насыр про нее совершенно забыл.
— Простите, тут видите же… Сейчас… Камола, салом!
Он торопливо объяснил ситуацию и обещал прибыть, Бог даст, в течение двадцати минут, если не случится пробок. Точнее сказать было невозможно: навигатор по-прежнему открывался через раз и исходил из того, что находится то ли на Новой Земле, то ли в Антарктиде, — и Насыр, так и не сподобившийся вытряхнуть снег из ботинок, отчасти его понимал.
Белое лицо в зеркале шевельнулось, и женщина справа задышала чуть чаще и надрывней.
То есть они обе тут сидели, пока Насыр нарезал вокруг спорткара, одна чуть живая, другая как неживая — и… что? Просто сидели, и всё? Жуть.
— Постараюсь успеть, скажи, чтобы тоже успели, — завершил разговор Насыр, не отвлекаясь на отбой. Камола сама сбросит, не первый год за таксистом замужем.
Он повел плечами, чтобы снять напряжение, сцепившее его с рулем слишком жесткой рамкой, притопил до предельно возможных ста десяти и неторопливо заговорил, сам не совсем понимая, по-русски или по-узбекски — и с кем именно:
— Вы уж простите, что из-за меня в такое вляпались. Я и сам не рад, планы совсем другие были — тем более перед праздниками, столько всего успеть надо. Но вы не волнуйтесь, мы успеем, все будет нормально. Ну как нормально: все уже ненормально, но это надо пережить. И жить дальше. Чем дальше от плохого, тем больше мы сможем исправить и сделать из плохого хорошее. От совсем плохого мы уже отъехали, а к тем, кто исправит, всё ближе, вы дышите только, ладно? А, забыл.
Насыр вызвал диспетчера — по телефону, связь через приложение так и не наладилась, — объяснил ситуацию, только тут убедившись, что до этого правда выступал на узбекском, потому что Людмила Сергеевна строго велела говорить по-человечески. Насыр не обиделся, он помнил, что она не со зла, и все они не со зла, он давно привык не обижаться, а теперь и времени на это нет. Насыр попросил вызвать к месту аварии полицию — ну и скорую.
— Учи ученую, — проворчала Людмила Сергеевна. — Вызову, всех вызову. Хотя скорая там не пришей рукав, ты же сам сказал.
— А вдруг, — ответил Насыр и сам удивился.
Видел же, насколько холодный уже водитель, а все еще думает, что может быть какое-то вдруг.
— «Говорят, под Новый год что ни пожелается», — продекламировала Людмила Сергеевна. — Такой большой, а в сказки веришь. Знаешь такой анекдот, Ходжаев? Ничего ты не знаешь. Заказы-то еще принимаешь сегодня, звонить тебе, если что?
— Позвоню, как понятно будет, — сказал Насыр. — На всякий случай с наступающим, Людмила Сергеевна.
Она уже отключилась.
Насыр объяснил извиняющимся тоном:
— Она тетка хорошая, добрая, но стесняется этого, что ли. Многие стесняются. Странно: по идее, наоборот, следует грубости своей стесняться, злости или глупости. Всё у нас наоборот. Помрет человек — сразу все вспоминают его и жалеют, что помер, знали бы, ух как помогли. А не помер — не вспоминают, не жалеют и не помогают, сколько бы он ни прожил. Ну, так принято. Живые, считается, неприятные какие-то, напрягают вечно, подводят, ерунду болтают и делают. Еще и непредсказуемые: никогда не знаешь, что любой человек в следующий миг натворит. А покойник не подведет.
Судя по ловкости речи, Насыр снова незаметно для себя перешел на узбекский. Он и по-русски говорил чисто и без акцента, но за сочинения его особенно хвалила именно учительница узбекского.
— Иногда прямо видно, как заслуженного какого-нибудь дядьку или тетку терпят из последних сил, не замечают, по башке тюкают и — как это в стишке было, у Пушкина, да? — глядеть и думать про себя, когда же черт возьмет тебя. Правильно я запомнил? Сто лет не вспоминал, надо же, в школе учили. Вот когда черт возьмет, а лучше не черт, вот тогда уже мы будем рыдать и рассказывать, какой это был молодец, прекрасный работник, отличный семьянин и святой человек. А до того не получается.
Насыр вздохнул и с досадой добавил:
— А надо. Мы же живые люди, нам положено о живых заботиться, иначе все неправильно. Это как во дворе когда играешь: пока команду себе не сколотил, а лучше две, чтобы интереснее, чтобы было с кем играть, пока на «матки-матки, чей допрос?» не разделился — у вас ведь так говорили? — пока не договорился по правилам играть, и чтобы никому по ноге не попали и нос не разбили, и чтобы без драк, и чтобы все были здоровыми и домой пришли такими, чтоб мамка завтра тоже отпустила, а не заперла на два дня, а тогда команда будет неполной — вот пока это все не сочинишь и не начнешь вместе со всеми соблюдать и обеспечивать, будешь, как дурак, ходить один, тосковать и репей пинать. Мы еще учили «Горе одному, один не воин», но «не воин» это фигня. Одному просто неинтересно. А жизнь — она ведь для того, чтобы интересно было.