И в моей жизни было настоящее чудо, оно произошло в самый тяжелый ее момент. Это глубоко личное, и я не буду об этом рассказывать. Просто хочу сказать, что чудеса случаются.
Григорий Служитель
Священная геометрия случая
Нам обещали праздник, мы в него верим. Может быть, мы не дойдем, может быть, его нет. Или дойдем, но нам покажется, что он не тот. Нет, он был, но уехал. Праздник уплыл в другую страну. Но мы его все-таки найдем. Как приятно умирать по дороге на праздник.
Магия — дело рук человеческих, а чудо — это привилегия скучающего божества, которое по своему усмотрению вмешивается в расчерченную раз и навсегда драматургию нашей жизни. Я верю в чудо хотя бы потому, что оно невероятно, немыслимо и невозможно. Ведь чем чудо невыполнимее, тем, наперекор здравому смыслу и земной логике, оно ближе к свершению.
Недавно, гуляя по городу, я увидел у мусорного контейнера выломанный дверной косяк с отметками роста. Есть свойства и повадки сугубо русские. Например, показать язык зеркалу, вернувшись за чем-нибудь домой. Присесть помолчать на дорожку. И нигде больше, кажется, не отмечают рост детей на дверных косяках. Я подошел поближе. Сначала появился Антон. До шести лет он, судя по всему, был единственным ребенком. Но вот уже есть Ася, которая растет так быстро, что в восемь обогнала своего старшего брата и дальше зазор между ними только увеличивается. Потом целые три года наблюдения не ведутся. Но вдруг объявляются еще и Петя с Олей. Сразу взрослые и высокие. Почерк совсем другой, похоже, мужской, и засечки выписаны не карандашом, а маркером, крупными печатными буквами. Когда Асе исполняется двенадцать, рядом с ее именем возникает неряшливо перечеркнутое слово коза, а потом пропадает Петя и жизнь детей безвестной семьи застывает. И вот я вижу этот косяк на помойке. Наверное, после рождения дочери мама развелась, снова вышла замуж, и новый супруг въехал в ее квартиру со своими детьми. Что-то случилось с Петей, а дальше… ну дальше, должно быть, пришлось продавать квартиру, потому что семье не хватало жилплощади. И новые хозяева затеяли ремонт, выломав из дверного проема чужую реликвию и выставив ее к мусорному контейнеру. Детство по-настоящему заканчивается тогда, когда родители больше не записывают наш рост на дверных косяках.
У меня не так много вопросов ко вселенной. Если точнее, их всего два. Первый: что все-таки означали буквы «См.», которые учителя ставили вместо оценки под домашкой? И второй: почему из третьего класса мы сразу перепрыгнули в пятый? Куда подевался четвертый класс? В конечном итоге кто-нибудь зачтет нашему поколению тот непрожитый год? Станет ли он премиальной надбавкой к уже отмеренному сроку жизни? Несуществующий четвертый класс как пустота между замерами роста. Впрочем, есть вопросы, на которые и не хочется знать ответы. Так Джон Китс обвинил Ньютона в том, что тот «расплел радугу», научно объяснив ее природу.
Детская жизнь длилась, но никак не была названа. Ведь в детстве вещи не ищут своих имен. Искать или, точнее, знать названия — это и есть главная задача школы. Я не возвращаюсь в своей памяти в школьные годы с любовью, как не возвращаются в места обид и поражений. Школу я вспоминаю, как ежедневный бой. Так вот, все лучшее, что связано у меня с тем долгим периодом, как бы не имеет отношения к самой школе. Конечно, есть те, кого я вспоминаю с нежностью. Например, Игоря Петровича, учителя русского и литературы. Человек он был прямой, натура, как говорится, цельная. Любой вопросительный знак разгибал в восклицательный. Требовал ясности не только от нас, своих учеников, но и от самого русского языка. Сложносочиненные предложения в наших работах кромсал без жалости. В глазах его застыл строгий именительный падеж, а на лице играл гипертонический багрянец. Он давно умер. Или, скажем, Ольга Валерьевна, учительница географии. Помню, как удивлялся, когда смотрел, как она водит мелом по доске: жил себе какой-нибудь трилобит сотни миллионов лет назад, имел свою небогатую, но все-таки биографию. Питался скудным океаническим пайком и вполне был этим доволен; по-своему любил свою трилобитиху, скорой, но яркой любовью. А потом через круговорот зодиакальных эр, через апокалипсисы цивилизаций он вдруг обнаружил себя в московской средней школе, в кабинете географии, на доске; маленькой известковой точкой в какой-нибудь букве А. Ольга Валерьевна напишет фразу, потом сотрет ее тряпкой. И так, спустя миллионы лет, трилобит внес свою лепту в мое образование. Знал бы он, что его ракушка обратится со временем в интеллектуальный капитал, он бы крепко задумался и на всю жизнь остался печальным.