В течение двух с лишним месяцев события развивались стремительно. В Тан Трао, учитывая новую ситуацию и новые задачи, мы издали газету «Вьетнам Мой» («Новый Вьетнам»).
Согласно решению ЦК, необходимо активно готовиться к созыву Национальной конференции партии и Съезда народных представителей. Дядюн призвал начать подготовку к этим двум встречам уже в июле. Он сказал, что, поскольку ситуация очень острая, нужно проводить заседания, даже если некоторые делегаты не смогут приехать. Иначе мы не успеем за общей ситуацией, которая стремительно развивается. Несмотря на срочную подготовку, встречи удалось провести только в середине августа, так как делегаты от партии и других демократических организаций Вьетминьского фронта не смогли добраться до Тан Трао раньше этого срока.
Несмотря на большую занятость, дядя продолжал работать очень усердно, уделяя особое внимание конкретным деталям. Он сам писал и печатал на машинке письма и документы, присваивая каждому из них порядковый номер. Посыльные и письма продолжали стекаться во все концы страны и приобретали все более насущный характер.
В самый разгар такой напряженной работы дядя заболел. Несколько дней он чувствовал усталость, у него поднялась температура, но он продолжал работать. Каждый раз, когда я приходил обсудить с ним работу и поинтересоваться его здоровьем, он просто говорил, что я должен приходить как обычно, поскольку он вполне здоров. Но я видел, что его здоровье серьезно ухудшилось, он выглядел очень изможденным. Однажды, когда я пришел, он лежал в постели с приступом лихорадки, сопровождавшимся бредом. У нас было только несколько таблеток аспирина и хинина, которые не оказали на него лечебного действия. Обычно он ложился только в часы отдыха, но сейчас ему пришлось оставаться в постели. Из его ближайших сотрудников я был тогда единственным, кто находился с ним в Тан Трао. Однажды, видя, что он тяжело болен, я попросил разрешения остаться с ним на ночь. Только после того, как я настоял на своем, сказав, что в эту ночь я не очень занят, он открыл глаза и слегка кивнул. В ту ночь в своей хижине на склоне горы в глубине джунглей, каждый раз, когда кома проходила, он рассказывал о ситуации: «Сейчас наступил благоприятный момент, какие бы жертвы нам ни пришлось принести, какие бы обязательства ни пришлось выполнить, даже если нам придется вести битву, испепеляющую весь хребет Чыонгшон, мы будем сражаться до тех пор, пока не завоюем независимость». Каждый раз, когда он что-то вспоминал, он хотел, чтобы мы это запомнили. Мы не смели думать, что это были его последние слова. Но позже мы поняли, что, чувствуя свою усталость, он хотел напомнить нам о работе, и только о работе. Он говорил, что для консолидации движения необходимо постоянно поддерживать активистов и местные кадры. Он сказал: «В партизанской войне мы должны стремиться развивать движение в момент его прилива. А пока мы должны всеми силами укреплять свои базы, которые будут нашим плацдармом в случае отступления».
В течение всей этой ночи, с небольшими интервалами, он впадал в кому. На следующий день я написал срочное письмо в ЦК. Попытался найти среди местных жителей медикаменты. Узнав, что поблизости есть восточный врач из меньшинства Тхо, который очень умело лечит лихорадку, я немедленно послал за ним. Он пощупал пульс и лоб дяди и дал ему лекарство, которое представляло собой клубень, выкопанный им в лесу. Клубень надо было сжечь и запить легкой рисовой кашей. После нескольких дней такого лечения температура постепенно спала, и вскоре он смог вернуться к своей повседневной работе. В день посещения Всероссийской конференции партии, состоявшейся в начале августа, он все еще выглядел очень бледным и исхудавшим.