— Да вовсе нет, — сказала фру Сиверсен, любительница шведских дамских журналов — в противоположность мамке, которая читала только норвежские, — и, вытащив стопку номеров с запрятанного в тропическом лесу стеллажа, стала листать их в поисках одного репортажа из Мальмё; не отрываясь от дела, она крикнула мужу, чтобы он пришел с кухни и нашел квитанции, надо их показать Герд.
Пока господин Сиверсен, пробормотав «ладно» с искренне благодушным и доброжелательным видом, слегка вперевалку пробирался к тиковой стенке, чтобы выдвинуть ящик, где вряд ли поместилось бы что-нибудь, кроме рекламных проспектов, я разглядывал этого верзилу, ощущая исходящий от него резкий специфический запах взрослого и тяжело вкалывающего мужика, и думал, как часто думал, сталкиваясь с этим великаном в подъезде или в общей мастерской в подвале, что, может, оно и ничего, не иметь отца, хоть господин Сиверсен и был добродушен и нестрашен и всегда находил, что сказать приятного о вещах, которые мне были интересны. Иными словами, заслуга правильного воспитания трех девиц, которые сейчас по-прежнему без лишних разговоров тщательно пережевывали пищу, украдкой бросая на нас взгляды, принадлежала его жене.
Интересно, что мамка с ходу не нашла аргументов против этих обоев; они вовсе не вылились ни в какую особую «трату», и куплены они были ничуть не в Швеции, а у нас тут, в микрорайоне Орволл, в обычном хозяйственном, который втиснулся рядом с банком, трикотажным магазином фабрики Агда и продмагом Мюклебуста, где мы иногда покупали продукты, когда по какой-либо причине не закупились у Лиена на Траверском шоссе или у Омара Хансена на Рефстадской аллее, и где до прошлого года мамка арендовала ячейку в морозильнике, пока это не стало слишком дорого... или пока не оказалось, что мы не знаем, на что она нам нужна, то было время Берлинской стены и президента Кеннеди, но прежде всего — эпоха Юрия Гагарина, русского парня, который потряс весь мир тем, что отправился на верную смерть, а вернулся живым. Кстати, в те времена «ягуар» модели Mark II стоил 49 300 норвежских крон, я этот факт привожу здесь не как курьез, а потому, что я своими глазами видел и ценник, и сам автомобиль на автовыставке на ипподроме Бьярке и так и не смог этого забыть; видимо, цена потому так засела у меня в голове, что я знал: наш первый взнос за квартиру в жилкооперативе был 3 200 крон и, значит, «ягуар» стоил столько же, сколько шестнадцать квартир, целый наш дом, иначе говоря. И что система приравнивает автомобиль к домашнему очагу семидесяти шести человек всех возрастов, из плоти и крови, ну, например, ко всей нашей трёхе, — откровения такого рода сносят тебе в детстве голову примерно как товарный поезд, так что потом их уж ничем не вытравишь; взять хотя бы запахи, в каждой семье свой, сразу узнаваемый, все эти лица и голоса, одежда и жесты, неслаженный хор членов жилкооператива, как они сидят, засучив рукава, и наворачивают обед и пререкаются или смеются, или плачут, или помалкивают и пережевывают каждый кусочек по тридцать два раза с каждой стороны. Что против всего этого есть у какого-то «ягуара»? Револьвер в бардачке? Да в лучшем случае. Ох, как я много думал о том автомобиле, излишне много, вероятно; он был бутылочно-зеленого цвета.
— Ну еще, конечно, клей надо, тоже расход, — вставила фру Сиверсен, как если бы ей вдруг пришло в голову, что как-то все слишком гладко получается.
— Да нет, — встрял было господин Сиверсен, которого, как теперь выяснилось, звали Франк, потому что фру Сиверсен вдруг резко вскинулась: «Что ты болтаешь, Франк?» — и, забрав у него квитанции, принялась изучать их критическим взором через черные как сажа шестигранные очки — отыскать их среди голубеньких фарфоровых статуэток и овальных оловянных пепельниц, заполнивших полку за полкой, где, по моему мнению, должны были бы стоять книжки, оказалось делом непростым; да держали ли вообще книги в этой семье? Но Франк только равнодушно пожал плечами, улыбнулся мамке и, опустив тяжеленную лапищу на мою коротко остриженную башку, сказал:
— Ну что, Финн, так ты у вас в доме хозяин?
Это замечание было, по всей видимости, вызвано тем, что и на лице, и на пальцах, и в волосах у меня зеленели остатки краски и выглядело это, должно быть, так, будто я по-мужски делаю все, чтобы две наших жизни не сошли с рельсов.
— Да, он такой молодчина, — сказала мама, и голос у нее слегка дрогнул. — Без него я бы нипочем не справилась.
Я очень любил, когда она говорила так, потому что в то время мамку выбивал из колеи любой пустяк, хоть мы и жили в доме из армированного бетона с ласточкиными гнездами на чердаке и соседями, которые мирно пили кофе у себя на балконах или часами копались в автомобиле, сунув голову под капот; я и читал, и писал лучше многих ребят, мамка свою зарплату получала день в день каждые две недели, и здесь, вообще говоря, ничего такого никогда не случалось, но все равно было ощущение, будто нас с мамкой повсюду окружают опасности и мы только чудом все еще избегаем их, пока гром не грянул, как приговаривала мамка, но чему научишься там, где ничего не происходит.