Чамза не был силен в философии буддизма, не читал трудов Линь-цзи и Ван Янмина, так и не одолел премудрость «Алмазной сутры», но он обладал практическим чутьем, знал, когда нужно поддакнуть. Колчаку сказал, что полностью принимает вероучение дзэн, или чань, так как лишь оно дает истинное просветление — сатори, да-у. Будда тот, у кого в руках власть!..
Убедившись в том, что в лице духовного пастыря соётов нашел единомышленника, Колчак мягко произнес:
— «Хозяин смерти» держит в руках Колесо сансары. Прекращение страдания часто приходит через созерцание прекрасного, которое позволяет нам слиться с природой Будды…
Чамза навострил уши, стараясь понять, куда клонит «верховный». Колчак помолчал, а Чамза, истолковав это как приглашение к обмену мудростью, произнес:
— Во всем сущем находится природа Великого бакши, восемь свобод и десять совпадений…
Но «верховного» меньше всего занимал богословский разговор, он сказал прямо:
— Мы наслышаны о красотах Урянхая, и только государственные заботы не дают нам возможности посетить ваши благодатные края.
Чамза все понял. Почти совсем зажмурившись, негромко вымолвил:
— Я оставлю при вашей высокой особе своих верных слуг. В любой день по вашему повелению они укажут самый короткий и самый безопасный путь в Белоцарск.
…В открытые окна ресторана виднелся ночной Иртыш. За столом в кругу шумной офицерской компании сидел корнет Шмаков. Он обхватил голову руками и тупо смотрел на разодетых дам, на эстраду, где певец, обтянутый фраком, с ослепительно накрахмаленной грудью, меланхолично напевал модную песенку.
Рядом со Шмаковым сидел его давний приятель есаул Бологов, человек с крупным интеллигентным лицом. Есаул был задумчив. Взгляд Шмакова постепенно приобретал осмысленное выражение. Он налил в рюмку коньяку, молча выпил, затем, криво усмехнувшись, обратился к Бологову:
— Есаул не пьет? Есаул грустит?
— Охота вам кривляться, Шмаков? Пир во время чумы. Все катится к черту. Наши бегут по всему фронту. Бегут без оглядки. Сегодня Уфа, завтра — Омск. А нас с вами, строевых офицеров, не на передовую, а куда-то в глубокий тыл, против какой-то Баджейской республики. Смешно. И горько…
— Не все ли равно, где сдохнуть: под Уфой или под Баджеем? — сказал Шмаков. — Дрались за идею, теперь будем драться ради спасения собственной шкуры — только и всего. Кстати, я завидую вам: будете отсиживаться в штабе Шарпантье, а меня суют головой в пасть волка… Говорят, Щетинкин беспощаден к таким, как мы. И подумать только: офицер, прошедший все фронты, георгиевский кавалер, за доблесть награжден французами медалью — и служит Советам! Ведь это он устроил совдеп в Ачинске и блестяще оборонял его. Большевик!.. Этот старый рогоносец Турчанинов ловко отделался от меня.
— Вы хвастаете, корнет.
— А что мне остается? — Шмаков решительно поднялся и обратился к офицерской компании: — Господа, берите коньяк, берите все! Я познакомлю вас с очаровательной девочкой. Все женщины в сравнении с ней просто клячи. У нее кожа как старинный жемчуг.
…Албанчи сидела в номере гостиницы на своем кованом сундучке, разговаривала с монахом Тюлюшем, который был при ней кем-то вроде няньки.
Неожиданно в номер ввалилась пьяная компания во главе со Шмаковым.
— Прекрасная Албанчи! — Шмаков сделал шутливый реверанс. — Мы пришли к тебе в гости.
Тюлюш вскочил и, размахивая руками, закричал сиплым голосом:
— Твоя нельзя, нельзя!
Албанчи испугалась.
— Мой дорогой Тюлюш, — успокоил Шмаков монаха, — не бойся. Мы зашли проститься. Завтра на фронт!
Он налил бокал коньяку, протянул монаху:
— Пей!
Тюлюш завертел головой.
— Пей! За здоровье господ офицеров. Мы едем умирать за твоего Лопсана. Или тебе не нравится наша компания?
Тюлюш трясущимися руками взял бокал и осушил его залпом.
— Твоя молодец, — сказал Шмаков, вновь наполняя бокал монаха. — За здоровье святого бандита Лопсана Чамзы! Огненная вода не приносит вреда…
— Перестаньте, корнет! — с отвращением сказал Бологов.
Шмаков бросил взгляд на Албанчи и неожиданно для всех стал декламировать:
Потом трагически-молящим голосом произнес:
— Господа! Уходите все, господа! Она моя, я хочу сделать ей предложение… Я ей уже сделал предложение…
— Корнет, вы сошли с ума! — пытался образумить его Бологов. — Она совсем ребенок!
— Уходите! Я отвечаю за свои поступки…