Исихасту Аспоросу из Саламантии в 416 году удалось, задерживая дыхание, прочитать Иисусову молитву более трехсот раз. Последняя осталась незаконченной – он отправился на тот свет.
Итак, эрцаббат Хильдигрим задумал возродить исихазм. Как уже говорилось, это такое дело, которое связано с аскезой. Церковь, а именно консистория, курия, папа и епископы смотрели на это косо. Почему? Потому что у них самих была совесть не чиста? Потому что они сами придерживались того мнения, что Отец Небесный сотворил паштет из гусиной печенки и шампанское вовсе не для язычников? Как говорил св. Альфонс Ликворийский? «И нашпигованный заяц – чадо Божие». Еще св. Амвросий установил, что ни в Евангелии от Матфея (22,19), ни в аналогичных местах Евангелий от Марка (12,15) и от Луки (20,24) не говорится, что тот динарий, который фарисеи дали Иисусу, он вернул им обратно, а не оставил себе.
Этому чрезвычайно важному для церкви выводу св. Амвросий обязан своим возвышением в ранг учителя Церкви.
И у настоятеля монастыря Хильдигримова идея возрождения исихазма вызвала лишь, мягко говоря, весьма уклончивую реакцию, но Хильдигрим пользовался столь мощной репутацией святого, что церковь не решилась отказать ему официально, тем более что у нее и без того был хлопот полон рот – ей приходилось изо всех сил противостоять вольнодумству, нецеломудрию, безнравственности, выходу из церкви и предупреждению беременности. Поэтому определенным кругам курии то почитание, которым был окружен эрцаббат Хильдигрим, было только на руку. Уже образовались братства (а при них – сестринчества), уже зазвучали первые гимны, сложенные в честь Хильдигрима, а когда его фотографировали, то фотографы поспешали при проявке снимков изобразить вокруг его головы светловатый нимб.
Сам Хильдигрим нисколько не сомневался в своей святости. Еще в молодые годы он завел книгу своих грехов; точнее, он завел книгу, в которой намеревался фиксировать свои грехи, чтобы потом, после исповеди вычеркивать их красными чернилами.
После того как он – это произошло 19 июня, в день его именин – задержал дыхание на целых двенадцать минут (по одной на каждого из апостолов), он взял свою книгу грехов и встал перед зеркалом. Это было в самом прямом смысле слова чудесное зеркало: по форме оно приблизительно напоминало очертания верхней части человеческого тела. Когда Хильдигрим, эрцаббат, смотрел в зеркало, оттуда на него смотрело – серьезно и спокойно – его юношеское лицо, лицо Хайнца, как его когда-то звали. Сегодня, как и всегда в этот день, старый Хильдигрим показал молодому Хайнцу свою книгу грехов. Она, как и с самого начала, была пуста. Но на сей раз из облака показалась рука и простерла над отражением в зеркале венок добродетели.
«А почему же не надо мной? – пробормотал эрцаббат, но тут же успокоил сам себя ответом: – Это пока что, пока что…»
А потом он совершил ошибку, рассказав о случившемся обоим послушникам, поддерживавшим его стоймя во время сна. Один из них, некий Руди из Штайгрифа, разболтал про этот случай всем подряд. Общину почитателей Хильдигрима охватило небывалое возбуждение. Явление венка добродетели было истолковано как знак скорой кончины эрцаббата; стали опасаться его телесного вознесения, в результате которого на земле не осталось бы никаких святых мощей, или же, если свершится лишь вознесение души, а не тела, церковные власти сразу же наложат на все мощи в совокупности секвестр или по крайней мере стащат их самые ценные части…
Прихожане посовещались и пришли к заключению, что есть только один способ сохранить будущие драгоценные останки и тем самым ожидаемую от них чудотворную силу: святого своевременно убить, кости выварить, безотлагательно оправить их в золото и выставить для поклонения, пока не набежали гиены из Рима.
Так оно и случилось.
Святой эрцаббат Хильдигрим, ora pro nobis.[iv]
VIII
Путешествие Одьдигрима за духовной невестой
У духовных невест две пары грудей, три носа, а голова повернута задом наперед. Они зовутся Сорейя, Тартарухос или Фотима. И Амстердам был бы сам по себе прекрасным городом, если бы в нем не проживало так много язычников и лютеран и кругом не валялось бы столько спринцовок.
Очевидно, амстердамцы, знаменитые своей страстью к чрезмерному потреблению наркотиков, вводят отраву в свои тела посредством спринцевания.
Время от времени кто-нибудь из них сваливается в воду. «О! – брюзжит эрцаббат Хильдигрим, давно известный своей святостью, если не сказать окруженный ореолом святого. – Еще одним меньше».
Амстердам – это город как «Гранд-отеля Кародамски», так и многих других красивых домов, которые почти все населены язычниками и лютеранами. «О! – брюзжит эрцаббат Хильдигрим. – Эти прекрасные фронтоны! Эти колонны! Эти каменные вазы, стоящие в изящных нишах у фасадов! О эти окна и башенки! Это изобилие великолепных форм! Эти фонтаны! И все это населено язычниками и лютеранами!»
Черное облако гнева вырывается из головы Хильдигрима и как атомная бомба уничтожает все суетные мирские строения; оно растаптывает, разрушает, раздробляет их в крошево, бросает их друг на друга, словно детские кубики…
Продавец сигар Конрад Мартинус Ван Хаэн плывет в своем челне по каналам. Как у всех продавцов сигар, у Ван Хаэна две четырехугольные головы. Поскольку с одной стороны они срослись вместе, то у них на двоих только два уха. Обе головы смеются во все горло. Это чудо природы, что две головы, сидящие на одной шее, смеются так, будто у них все в ассортименте. Но что касается слуха, тут не все в порядке, что и логично, потому что двум, да к тому же четырехугольным головам необходимы четыре уха, чтобы, так сказать, слух функционировал нормально. Но так как уха только два, то головы (вернее: минхер Ван Хаэн) слышат только половину всего происходящего, в связи с чем используется слуховой рожок, имеющий форму табачной трубки. Слуховой рожок принадлежал когда-то Бетховену. Эта вещь бесценна. К сожалению, с технической точки зрения от него нет никакого толку. Произведенного Хильдигримом взрыва языческих и лютеранских домов Мартинус Ван Хаэн, разумеется, не слышит, потому что он прогремел лишь в голове эрцаббата.
В тот момент, когда эрцаббат как раз поднимается по мосту, где он надеется наконец-то найти хотя бы изображение своей духовной невесты, внизу под мостом на челне проплывает минхер Ван Хаэн. Одна из его голов продолжает смеяться, а вторая – вот плутовка! – на мгновение имитирует выражение лица эрцаббата Хильдигрима.
Солнце от ужаса закатывается. На этом путешествие эрцаббата Хильдигрима за духовной невестой заканчивается.
IX
Господин директор Кародамски, как и следовало ожидать, в финансовом отношении так никогда и не оправился от, так сказать, принудительной покупки половины замка. Когда он, шаркая ногами, приплелся обратно в город, нервы его были полностью расшатаны.
Сестра эрцаббата Хильдигрима, бывшая замужем в Вюрц-бурге – ее звали Меертруд[v] (не Гертруд, тут нет ни опечатки, ни ошибки слуха у крестившего ее священника, нет, именно так: Меертруд, она вышла замуж за некоего господина Шлиндвейна, занимавшего должность хранителя проблем в Институте билокальных энергий растворов) – так вот, эта сестра пригласила погостить в своем доме потрясенного – иначе и не скажешь – до самых глубин своей души директора (собственно говоря, экс-директора) Кародамски. Что для Кародамски явилось поистине форменным спасением.