Она спросила:
— Кто вы?
Он ответил:
— Внешне одно, а посмотреть глубже — совсем другое. Чувствуешь, что мог бы представлять собой нечто большее, чем ты есть. Пожалуй, это можно так выразить: цветут на краю твоей дороги сладкие вишни, кислые вишни. По булыжникам ли шагаешь или гравий шуршит у тебя под ногами — на все воля божия! Родина ль, чужая ль сторона, своя ли крыша, сено ли в поле… Сладкие вишни, кислые вишни.
Она взглянула на него, и смуглое лицо ее было спокойно. Ее глаза, казалось, немало повидали, немало всего прошло перед ними.
— Значит, поэт!
Он испугался.
— Но почему «божия воля»? Вы так во всем с ним согласны?
— Ничего лучшего не пришло мне в голову.
— Нет, нет, в каждое слово надо вкладывать сердце. Просто так «божия воля» — это никуда не годится.
— Ведь я только для себя сочинил, — сказал он и снял шапку; он вспотел.
— А теперь вы и мне прочитали.
— Я не собирался этого делать.
Это была ночь его цветенья. Рядом сидел человек, который внимательно слушал и понимал его. Он повел ее в густые заросли трав, на луга его детства, показал свои лаковые туфли из речного ила и описал чудеса, которые он творил. Она слушала, закрыв глаза. Заснула? А может, поцеловать ее?
Она угадала его желание.
— В ту пору вы, наверно, не думали о таких вещах.
— Это все скитания по дорогам, — сказал он.
— Дороги меняют людей или люди — дороги?
Он не нашел ответа. Ему было жарко. Захотелось расстегнуть куртку. На ней не осталось ни одной пуговицы. Тогда он замолчал.
Цветок акации упал на землю. Сверчок оборвал свое пиликанье. Пятьсот тридцать восемь барашковых облаков обтирали луну. Луна прикрыла лицо островерхой крышей с коньком. Божия коровка не спеша оползала вокруг ствола, останавливалась и исследовала трещины в древесной коре. Она изучала свой мир.
Когда верхушки деревьев просеяли на них первые лучи рассвета, Станислаус не захотел быть для нее бродягой, проходимцем. Он попросил ее через два дня прийти на эту же скамью и сказал так, словно кто-то ждал его:
— Обо мне, наверно, беспокоятся, куда это я запропастился.
Она не кивнула. Только долгим взглядом посмотрела на него. Рука у нее была теплая.
35
Станислаус сталкивается с Густавом, взглянувшим на него из-под широкополой шляпы; он поражен многосторонним применением отрубей и дивится человеку, живущему без паспорта.
На следующий день Станислаус нашел работу.
— Я пеку солдатский хлеб, — сказал хозяин. — Ты крайне левый или больше за труд, хлеб и мир?[6]
Ну, конечно, Станислаус за труд, хлеб и мир. Без хлеба в крайнем случае он мог бы и обойтись. Он вспомнил о грудном голосе, певшем в парке. Самое важное для него сейчас получить койку, комнатку, где бы он, признанный поэт и ученый, мог расположиться и творить.
Хозяин тянул. Глаза его беспокойно поблескивали.
— Раньше я был немножко левее. Но это неприбыльно. Левые норовят взять у тебя взаймы. Мелкое предприятие не выдерживает такого. И потом еще — берегись Густава! Он стареет и уже немножко не в себе. Он у меня работает еще с незапамятных времен, когда я был левым.
Старший подмастерье Густав Гернгут как раз замешивал тесто в бадьях, ему было лет под шестьдесят. Искривленные ноги, длинные руки, все как полагается — пекарня вылепила его облик. Вместо пекарского колпака он носил старую, обсыпанную мукой поярковую шляпу с обвисшими полями. Густав походил на один из тех поздних грибов, которые осенью во множестве появляются в лесах, — упорные, стойкие и несколько одеревеневшие.
— Да благословит бог благородное ремесло!
— Отруби подай! — ответил Густав.
Нерешительно высыпал Станислаус в муку грубые серые отруби. Глазки Густава шныряли под полями его шляпы вправо и влево.
— Солдатскому хлебу полагается быть темным, — сказал Густав.
Станислаус не знал, каким полагается быть солдатскому хлебу.
— Не думай, что это делается потому, что отруби дешевле. Солдатский хлеб должен массировать желудок солдата. Как поешь такого хлеба, так легче бегать.
Это, стало быть, и был Густав.
Прошло два дня. Станислаус успел засыпать в бадьи восемь центнеров отрубей и получить из них восемьсот превосходных буханок солдатского хлеба. В родной деревне Станислауса высший сорт отрубей шел на корм свиньям.