* 22 июня *
Сегодня днем на минутку забегал Джеймс, "только взглянуть, как у тебя дела", сказал он. Очень мило с его стороны. Он был приятно удивлен тем, как хорошо я выгляжу. "Все благодаря здоровой и целительной атмосфере твоего бунгало",- сказал я, едва не проговорившись, что теперь у меня есть цель, ради которой стоит жить,- это привело бы к неизбежным и трудным ответам на вопросы с его стороны. Во всяком случае, на один из них я и сам затрудняюсь ответить. "Когда в первый раз вам пришла в голову мысль убить мистера Икс?" - это один из тех вопросов.(вроде "Когда вы впервые влюбились в меня?"), ответ на которые потребует целого трактата. Кроме того, потенциальные убийцы в отличие от влюбленных не очень-то жаждут откровенничать по поводу своего душевного состояния - хотя этот дневник свидетельствует о противоположном: обычно они начинают трепать языком уже после совершения преступления - и даже слишком его распускают, идиоты несчастные!
Ну-с, мой воображаемый читатель, думаю, пора вам узнать кое-что обо мне: возраст, рост, вес, цвет глаз - словом, необходимые данные для описания разыскиваемого убийцы. Мне тридцать пять лет, мой рост составляет пять футов во семь дюймов, глаза карие, обычное выражение лица - мрачное и доброжелательное, как у совы, живущей в амбаре, во всяком случае, так говорила Тесса. По какому-то капризу судьбы волосы у меня еще не тронуты сединой. Зовут меня Фрэнк Керне. Я занимал рабочее место (не скажу, чтобы работал!) в министерстве труда; но восемь лет назад неожиданно полученное наследство в сочетании с моей врожденной ленью внушили мне мысль подать заявление об увольнении и уединиться с Тессой в деревенском коттедже, где мы всегда мечтали жить. "Где ей было суждено вскоре умереть", как сказал бы поэт. Несмотря на мою редкую способность упоенно предаваться праздному безделью, все же через некоторое время развлечения вроде ухода за садом и возни с шлюпкой мне прискучили, и я начал сочинять детективные рассказы под псевдонимом Феликс Лейн. К моему удивлению, это дело у меня неплохо получалось, мои рассказы хвалили, и они приносили мне приличные деньги; но в душе я никогда не считал детективный жанр серьезной литературой, поэтому тщательно скрывал свое отношение к Феликсу Лейну. Мои издатели обязались не раскрывать секрета: кое-как пережив первый шок при мысли, что автор не желает иметь ничего общего со своими посредственными поделками, со временем они даже стали находить удовольствие в некотором нагнетании атмосферы таинственности вокруг личности писателя. "Эта загадочность послужит отличной рекламой",- с несколько простоватой доверчивостью решили они и начали раздувать шумную кампанию. Впрочем, хотелось бы мне знать, кого, к черту, так уж интересует, кто скрывается под псевдонимом Феликс Лейн.
Однако не стоит так уж хулить этого Феликса Лейна: вскоре он должен будет сыграть весьма полезную роль. Стоит еще добавить, что на вопрос соседей, что это я целыми днями корябаю на бумаге, я отвечаю, что работаю над биографией Уордсворта: и в самом деле, я достаточно много знаю о нем, но скорее сгрызу тонну столярного клея, чем сумею создать описание его жизни.
По правде сказать, для убийцы у меня недостаточная квалификация. Как Феликс Лейн я довольно поверхностно знаком с вопросами судебной медицины, уголовного права, а также методики и процедуры полицейского расследования преступлений. Мне никогда не приходилось стрелять, и за свою жизнь я не отравил даже крысы. Изучая криминологию, я пришел к выводу, что только генералам во времена войн, специалистам с Харли-стрит и владельцам шахт благополучно удавалось избежать наказания за убийство. Но возможно, я несправедлив по отношению к непрофессиональным убийцам.
Что касается моего характера, думаю, о нем легче всего будет судить по этому дневнику. Лично мне нравится думать, что я считаю его весьма дурным, но, может статься, это только самообман утонченный...
Простите мне всю эту претенциозную болтовню, мой добрый читатель, который никогда ее не прочтет. Человеку свойственно разговаривать с самим собой, когда он затерялся в океанском просторе на дрейфующей льдине, окруженный темнотой и подавленный одиночеством. Завтра я уезжаю домой. Надеюсь, миссис Тиг убрала все его игрушки. Я просил ее об этом.
* 23 июня *
Коттедж выглядел по-прежнему. А собственно, почему бы и нет? Или я ожидал, что его стены набухли от слез? Как типична для самонадеянной убежденности человека в своей сверхценности эта его трогательная и вместе с тем жалкая уверенность в том, что вся природа станет вместе с ним извиваться в болезненных корчах. Разумеется, коттедж совершенно не изменился. За исключением того, что из него ушла жизнь. Я вижу, на том углу улицы поставили дорожный знак, ограничивающий скорость движения... как всегда, слишком поздно.
Миссис Тиг словно стала меньше ростом, как-то сгорбилась и притихла. Как будто она перенесла тяжелое горе; а может, этот ее полушепот, которым обычно люди разговаривают на похоронах,- просто единственно возможное из целого арсенала средств, которое она приберегла специально для меня... Перечитав эту фразу, нахожу ее совершенно непристойной: в ней так и сквозит ревность к тому факту, что, кроме меня, еще кто-то любил Марти и принимал участие в его жизни.
Милостивый боже, неужели мне грозит превратиться в одного из этих эгоистичных и ревнивых отцов? Если это так, то определенно мне только и остается, что заниматься убийством...
Не успел я дописать предыдущую фразу, вошла миссис Тиг - с виноватым, но решительным выражением на толстом красном лице, как у застенчивого человека, который с трудом заставил себя подать жалобу, или у только что причастившегося прихожанина.
- Я не смогла этого сделать, сэр,- сказала она.- У меня не хватило духу...- И к моему ужасу, заплакала.
- Что сделать?- спросил я.
- Убрать их,- всхлипывая, пробормотала она, бросила мне на стол ключ и выбежала вон.
Это был ключ от секретера с игрушками Марти.
Я поднялся в детскую и открыл секретер. Нужно было расстаться с ними сразу, в противном случае я уже никогда не смогу этого сделать. Долго я смотрел на них, без единой мысли в голове: игрушечный гараж, паровозик и старый плюшевый мишка с одним глазом - три его любимые игрушки. На память пришли строки Ковентри Пэтмора:
Рядом с собой он положил, чтоб дотянуться рукой,
Шашки в коробке и камушек в нежных прожилках,
Прозрачный осколок стекла, обточенный гладко песком,
Две медных французских монетки,
Колокольчиков синих букетик
И шесть или семь ракушек,
Все бережно в ряд разложив,
Чтобы сердца печаль утолить.
Миссис Тиг была абсолютна права. Их нельзя было убирать. Они были нужны, чтобы не зарастала рана: эти игрушки - лучшая о нем память, чем памятник на деревенском кладбище, они не позволят мне заснуть, они станут символом смерти для неизвестного.
* 24 июня *
Сегодня утром разговаривал с сержантом Элдером. Он весь состоит из тяжеловесной массы костей и мускулов, и, как сказал бы Сапер, не больше миллиграмма мозгов. Тусклые надменные глазки ограниченного человека, облеченного властью. Почему это, когда человек сталкивается с полисменом, его поражает нечто вроде нравственного паралича, как будто он находится на вершине остроконечной башни, откуда его в любой момент может столкнуть Родни? Возможно, просто из страха быть схваченным: эти бобби вечно насторожены и ко всем относятся с подозрением и предубеждением - к представителям "высшего общества", потому что в случае любого его неверного шага они могут сделать его существование чертовски неуютным; против бедолаг из низшего класса, потому что он является представителем "закона и порядка" и которого они не без основания считают своим естественным врагом.
Как обычно, Элдер держался очень напыщенно и официально. У него есть привычка почесывать мочку правого уха, при этом глядя в стену над головой собеседника, что страшно меня нервирует. Расследование еще продолжается, сообщил он, будет проверено каждое возможное направление, просеивается масса информации, но пока полиция не нащупала нити, ведущей к преступнику. Конечно, это означает, что они зашли в тупик, но не желают этого признавать. Было совершенно ясно, что мне предстоит честная борьба с неизвестным убийцей, один на один. Я доволен.