Я закрыл дверь и прижался к ней спиной, глядя на них обоих. Миссис Марбург тяжело встала с кресла, опираясь на подлокотники. Хэккет потянулся к магнитофону.
– Не прикасаться!
Его рука застыла над клавишами, затем он убрал ее.
Миссис Марбург подошла вплотную ко мне.
– Значит, покопались в грязном белье и думаете повысить свою ставку? Здорово же вы заблуждаетесь. Если не будете вести себя должным образом, угодите прямехонько в тюрьму этой же ночью.
– Кое-кто уж точно угодит.
Она приблизила ко мне лицо, едва не касаясь меня.
– Мы с сыном покупаем таких, как вы, по пяти центов за штуку. Дата на том чеке, что у вас, отсрочена. Неужели вы настолько глупы, что не понимаете, что это означает?
– Это означает, что вы не уверены, купили вы меня за те деньги или нет. Никто не продается в наши дни. – Я достал чек Кита Себастьяна и показал ей. – Себастьян отдал мне это. Она выбросила вперед руку, пытаясь вырвать у меня чек. Я резко отстранился и убрал его.
– Не протягивай руки, Этта.
Несмотря на густой слой косметики, все лицо ее передернуло от злости.
– Не сметь называть меня таким именем. Меня зовут
Рут.
Она подошла к своему креслу. Но вместо того, чтобы сесть в него, она резко выдвинула ящик телефонного столика. Я рванулся к ней, прежде чем она успела навести револьвер, снятый с предохранителя, и выхватил его у нее из рук. Отскочив назад, я повернулся к Хэккету. Он уже встал со стула и наступал на меня. Стрелять мне, однако, не пришлось. Он попятился назад, довольно нехотя, к столу, за которым сидел только что.
– Прочь от стола, Хэккет! Сядь-ка от него подальше, вон там, рядом с матерью.
Он пересек комнату, прислонился спиной к полному собранию сочинений Диккенса, затем сел на высокий трехступенчатый табурет в углу, словно истукан. Миссис
Марбург постояла, словно еще желая оказать мне сопротивление, но в конце концов опять опустилась в кресло.
Я сел на стул, на котором минутой раньше сидел ее сын, и включил магнитофон. Записывающая аппаратура Флейшера, очевидно, включалась автоматически, реагируя на любые шумы: звук шел непрерывно без длительных перерывов и пауз.
Вслед за пением Лорел послышались булькающие звуки, по которым можно было определить, что она наливает себе выпить, затем – еще более длительное бульканье, свидетельствующее о том, что она решила выпить.
Она напевала песенку на свои собственные слова с припевом «Дэви-Дэви-Дэви».
Открылась дверь ее квартиры, и вошел сам Дэви.
– Здравствуйте, Лорел.
– Называй меня мамой.
– Это будет неправильно. Э-э, не надо меня целовать.
– Я имею на это право. Разве я не отношусь к тебе, как мать?
– В последнее время – да. Иногда я спрашиваю себя, почему.
– Потому что я и есть твоя мать. Руку даю на отсечение!
– А может, голову?
Она вскрикнула «Ах!», словно он нанес ей удар кулаком.
– Нехорошо так говорить. Я не имею никакого отношения к убийству твоего отца.
– Но вы знаете, кто убил его на самом деле.
– Я же сказала тебе вчера вечером, что это был молодой человек, бородатый битник.
– В те годы битников еще не было, – с упрямым недоверием возразил ей Дэви.
– Называй его, как хочешь, но он был именно такой.
– А кто это был?
Поколебавшись, она ответила:
– Я не знаю.
– Тогда почему вы покрывали его?
– Я не покрывала.
– Неправда. Вы заявили Флейшеру и на допросах, что погибший – не мой отец. А мне сказали, что отец. Либо вы лгали им тогда, либо лжете мне сейчас. Так когда же и кому именно?
Лорел сказала тихим голосом:
– Не надо со мной так, Дэви. Я не лгала ни тогда, ни теперь. Человек, которого задавило поездом...
Миссис Марбург застонала так громко, что я не расслышал конца фразы. Она начала говорить, и я выключил магнитофон.
– Мне что, так и придется сидеть здесь всю ночь и слушать эту сентиментальную тягомотину?
– Это – семейные записи, – возразил я, – они полны трогательной ностальгии по прошлому. Ваш внук и его мать мирно беседуют о том, что случилось с вашим сыном.
Разве вы не хотите узнать, что с ним случилось?
– Чепуха! У меня только один сын.
Она повернулась к Хэккету, сидящему в углу, и оскалила зубы, что, вероятно, должно было означать материнскую улыбку. Он неловко заерзал при виде такого проявления материнских чувств. Потом опять заговорил, тщательно подбирая слова:
– Нет смысла притворяться, мать. О Джаспере он легко может узнать. Думаю, что уже узнал. Я также думаю, что мне пора во всем чистосердечно признаться.