— Вздор! Она умрет, когда придет ее срок, — отмахнулся Абиньи, облачаясь в самый яркий свой наряд. Бартоломью прекрасно понимал: это значило, что его друг собрался вскружить голову очередной подружке.
— А вот ты умрешь раньше срока, если заразишь ее! — негромко пригрозил он.
Абиньи всегда казался ему пустоватым и эгоистичным, хотя временами с ним бывало забавно. Однако он никогда не сомневался в том, что философ искренне привязан к своей сестре. На протяжении этих черных недель лишь образ Филиппы давал Бартоломью силы продолжать его безрадостный труд. Невыносимо было думать, что и она может стать жертвой отвратительной болезни.
Абиньи прекратил прихорашиваться и взглянул на Бартоломью.
— Прости, Мэттью, — искренне извинился он. — Неужели ты мог подумать, что я способен навредить Филиппе? У меня нет чумы… — Он вскинул руку, преграждая Бартоломью путь в комнату. — Хью Стэплтон умер вчера ночью.
Бартоломью прислонился к двери. Стэплтон управлял пансионом Святого Бенета и был близким другом Абиньи. Жиль проводил в пансионе куда больше времени, чем в Майкл-хаузе, и регулярно там обедал.
— Мне очень жаль, Жиль, — сказал Бартоломью.
За последние несколько дней он повидал столько смертей, включая смерть Элфрита, что произнести это убедительно ему было нелегко. Он задался вопросом, не утратит ли он всякое сострадание к тому времени, когда чума закончит собирать плоды своей жатвы.
Абиньи кивнул.
— Я ухожу предаваться земным радостям и не стану видеться с Филиппой, — сообщил он. — Я был с Хью, когда он умирал, и он велел мне наслаждаться жизнью, пока она у меня есть. Именно этим я и намерен заняться.
Он набросил на плечи свой лучший красный плащ и беспечно вышел со двора. Бартоломью проводил его до конюшни, где лежало тело отца Элфрита. Пока Абиньи наслаждался жизнью, Бартоломью предстояло похоронить коллегу. Он поднял глаза и увидел Уилсона, торчащего у окна. Он или не он убил Элфрита?
— Отец Элфрит умер, — крикнул Бартоломью, привлекая внимание нескольких студентов, которые шли по двору в зал. — Вы придете на его похороны, мастер Уилсон?
Смутный силуэт за окном исчез. Бартоломью взял из конюшни лопату и отправился на кладбище за церковью Святого Михаила.
VI
Рождество в Кембридже обыкновенно было порой празднеств и послаблений в распорядке, которому подчинялась жизнь универсантов. В профессорской разводили огонь, студенты с профессорами собирались вокруг него и рассказывали друг другу истории или даже играли в карты. Поскольку к четырем часам дня уже смеркалось, вечер у огня в освещенной свечами профессорской вносил приятное разнообразие в обыденный ритуал ежевечернего расхождения по темным нетопленым комнатам.
Но на это Рождество в Кембридже все еще свирепствовала чума, и праздничное настроение было у немногих. Группки чумазых ребятишек стояли под падающим снегом и за мелкие монетки пели рождественские гимны. Еды не хватало, потому что многих фермеров, которые выращивали зимние овощи или ходили за скотом, сразила чума. А немало тех, кто оставался на ногах, не желали рисковать, выезжая в город, где они могли наткнуться на зараженных людей.
Телега, объезжающая улицы, чтобы собрать мертвых, стала обыденным зрелищем. Старухи, потерявшие всех родных, повсюду следовали за ней, предлагая помолиться за умерших за деньги или за еду. Многие дома опустели, и по ночам, после того как колокол возвещал об окончании дня, а поредевшие обессиленные дозоры из университетских педелей и людей шерифа засыпали, небольшие шайки бродяг и воришек обчищали дома мертвых и больных. Вскоре воры осмелели и начали приходить из окрестных деревень и даже нападать среди бела дня.
Вдобавок ко всему зима выдалась студеная. По голой равнине гулял ветер, гнал поземку. В ясные дни и ночи мороз стоял такой, что больные вынуждены были выбираться на улицу в поисках веток, чтобы развести огонь и растопить лед для питья.
Монахи Барнуэлльского аббатства потеряли треть своей братии. Обители Святой Радегунды повезло больше: там заболели всего три монахини. В крупных монастырях Или и Нориджа чума унесла более половины монахов, и Бартоломью начал понимать епископа, видя, как все больше и больше людей умирают без причастия. Одним было все безразлично — лишь бы прекратились их мучения, другие умирали в ужасе перед тем, что отправляются прямиком в ад в наказание за разные мелкие прегрешения. Стены церквей украшали многочисленные изображения демонов, пожирающих грешников в аду, и Бартоломью не удивлялся тому, что люди испытывали страх.
Невозможно было сказать, сколько потерял университет. Многие покинули город при первых признаках чумы и так и не вернулись. Когда число смертей возросло, задерганные клерки начали сбиваться со счету, и многие умершие оказывались в чумной яме без каких-либо записей. К январю Кингз-холл лишился десяти своих членов, а Майкл-хауз — одиннадцати. Бартоломью думал, что универсанты могли оказаться в лучшем положении, нежели горожане, потому что они были моложе, крепче и, как правило, лучше питались. Однако чума косила всех без разбору, и к Рождеству дряхлые коммонеры были еще живы и здоровы, а несколько молодых и здоровых студентов умерли.
Сколько бы Бартоломью ни думал, ни читал и ни работал, он не мог понять, почему одни умирают, а другие выздоравливают и почему в некоторых семьях кто-то заболевает, а кто-то остается здоровым даже после того, как контактировал с больными. Бартоломью и Колет регулярно обменивались опытом и без конца спорили, так и не придя ни к какому выводу. Колет прекратил приставлять к бубонам пиявок и стал вскрывать их, когда это было возможно, как и Бартоломью. Но он все так же верил, что лечение пиявками после того, как бубоны вскрыты, способствовало выздоровлению пациентов. Бартоломью полагал, что разгадка — отдых, теплая постель и чистая вода. Поскольку ни один из них не преуспел в лечении больше коллеги, каждый отказывался перенимать методы другого. Но пациенты Колета в массе своей были людьми состоятельными и могли позволить себе теплый дом и чистую постель. Бартоломью же лечил бедняков, и тепло и чистота для них далеко не всегда были достижимы.
Он продолжал свои обходы, вскрывая черные нарывы всякий раз, когда полагал, что это облегчит страдания больного. Еще два врача умерли, другие два — бежали, так что в Кембридже оставались лишь Бартоломью, Колет и Саймон Роупер из пансиона Святого Бенета. Они обнаружили, что не могут полагаться на городских чиновников, не выполняющих их рекомендаций, и вынуждены были сами присматривать буквально за всем, начиная от рытья чумных ям и использования извести и заканчивая уборкой с городских улиц дохлых крыс и скапливающихся отбросов.
Бартоломью, вернувшегося домой на рассвете после того, как он провел ночь в доме, где умерли пятеро из семи детей, очень скоро разбудил стук в дверь. Он устало поплелся открывать. На пороге стоял молодой человек с буйными длинными волосами, которые совершенно не вязались с аккуратной студенческой накидкой.
— Я думал, вы давным-давно встали, — бесцеремонно заявил юнец.
— Что вам нужно? — хрипло спросил Бартоломью; он так устал, что едва ворочал языком.
— Меня послали за вами из монастыря Святой Радегунды.
Бартоломью похолодел и мгновенно проснулся.
— Зачем, что случилось? — спросил он шепотом, страшась этого вопроса. — Что-то с Филиппой Абиньи?
— О нет, — ответил студент. — Вас зовет какой-то мужчина. Но вам лучше бы поторопиться, а не то будет слишком поздно, так он сказал.
Бартоломью торопливо натянул одежду. Когда он спустился, лохматый юнец болтал с привратником, подпирая стену. Бартоломью прошел мимо него и быстрым шагом направился по Сент-Майкл-лейн. Позади послышались шаги, молодой человек нагнал его и попытался не отставать.
— Если вы хотите успеть, почему не поехали верхом? — спросил он, шумно отдуваясь.
— У меня нет лошади, — ответил Бартоломью. — Кто меня звал? Жиль Абиньи?