— Зачем ты влез? — заплетающимся языком выговорил кузнец.
Бартоломью, словно не слыша, отправился к последнему раненому: мужчине, который жаловался на боль в спине.
— Все шло как по маслу, — продолжал кузнец. — Мы знали, что делаем.
— Я уверен в этом, — рассеянно отозвался Бартоломью, водя руками по спине раненого. Потом распрямился. — Это просто ушибы, — сказал он мужчине, — идите домой и полежите, и через несколько дней все пройдет. — Он обернулся к кузнецу. — Я могу сложить вам ногу прямо сейчас, или идите к хирургу. Мне все равно, как вы решите.
На лице кузнеца промелькнуло сомнение, он прищурился.
— Я слыхал о тебе, лекарь. Ты говоришь другим докторам, что не нужно ставить пиявок…
Со стороны слушающих педелей донесся сдавленный смешок, и Бартоломью резко оборвал кузнеца, поднялся и собрался уходить. У него не было никакого желания затевать с этим человеком медицинский спор. Он знал, что многие относятся к его воззрениям с недоверием, если не со страхом, но никто не мог отрицать, что больные Бартоломью умирали реже, чем у других врачей. Его успех там, где другие терпели неудачи, нередко приводил к нему отчаявшихся, а те, кого он излечивал, обычно вставали на его защиту, когда другие подвергали его методы сомнению или порицанию.
— И сколько ты с меня за это возьмешь? — с усмешкой осведомился кузнец и ухватил Бартоломью за край мантии, чтобы не дать ему уйти.
Тот взглянул на него сверху вниз.
— Саван и могильщика для сына этой женщины.
Кузнец встретился с ним взглядом, всмотрелся в глаза в поисках подвоха. После недолгого раздумья он кивнул и поднял руки, чтобы педели помогли ему добраться до Майкл-хауза, где у Бартоломью была небольшая приемная.
Бартоломью быстро перевязал первому мужчине голову и отправил его домой. Женщина все так же сидела на земле и смотрела перед собой. Педели переложили тела юношей на дроги, чтобы отвезти их к церкви Святого Михаила, а брат Майкл дочитал молитвы и направился обратно в колледж. Бартоломью решительно наклонился, взял женщину за руку и поставил ее на ноги. Не обращая внимания на недоуменные взгляды привратников у ворот, он зашагал к кухне, ведя за собой Рэйчел Аткин.
Все слуги колледжа сбивались с ног, готовясь к обеду в честь мастера Уилсона. Бартоломью проложил себе дорогу сквозь кухню к помещениям, где жила прислуга. Там сидела Агата — необъятных размеров прачка. Она складывала салфетки. Когда они вошли, Агата подняла глаза, и ее кустистые седые брови сошлись на переносице при виде женщины.
— Ну, что еще? — осведомилась она, с усилием поднимая свое грузное тело навстречу Бартоломью. — С чем пожаловали на сей раз, юный пройдоха?
Бартоломью улыбнулся. Обычно колледжи не брали в услужение женщин, но Агата была исключением. Сэр Джон нанял ее, как только появился в Майкл-хаузе, мгновенно оценив ее организаторские способности и деловитость. Постепенно она утвердилась в положении бесспорной главы всей прислуги колледжа. Своим размеренным и практически бесконфликтным существованием Майкл-хауз был обязан Агате.
— Вы вечно твердите, что вам нужна помощница, — сказал он с улыбкой. — Не могли бы вы взять эту женщину хотя бы на несколько дней?
— Да она же не в своем уме! — рявкнула Агата, с подозрением вглядываясь в лицо Рэйчел Аткин.
— Нет, она в своем уме, просто горюет по сыну, — мягко ответил Бартоломью. Рэйчел принялась с отсутствующим видом оглядываться по сторонам. — Вы дадите ей шанс? Не сегодня — ей надо поспать. Но может быть, на несколько дней?
— Вы спятили? — бушевала Агата. — Что скажет этот пустомеля Уилсон, когда прознает, что вы притащили в колледж женщину? Он и меня-то только потому терпит, что в глубине души понимает: я стою двух таких мужиков, как он. Да он вас с потрохами съест, мастер Мэттью! Я слышала, он собирается потребовать, чтобы все профессора приняли духовный сан, как Майкл и францисканцы. Уж он найдет что сказать о женщинах в колледже, будьте покойны!
— Это всего на несколько дней, пока я не придумаю что-нибудь еще. Пожалуйста, Агата!
Прачка подавила улыбку и уперла кулаки в пышные бедра. Она питала слабость к темноволосому врачу с тех самых пор, как четыре года тому назад он появился в колледже, чтобы преподавать медицину, и излечил ее от болезненной опухоли на ноге. Тогда она отнеслась к его врачеванию с недоверием, поскольку он не прибегал ни к одному из обычных средств своего ремесла: ни к пиявкам, ни к звездным картам, ни к проверке мочи — и даже был замечен в занятиях хирургией, которую обыкновенно отдавали на откуп цирюльникам. Но лечение помогло, а Агата была не из тех женщин, которые ставят под сомнение то, что столь разительно улучшило их жизнь.
Она невозмутимо оглядела женщину, отметила ее поношенное, но чистое платье и аккуратные заплатки.
— И речи быть не может! Эдак вы дойдете до того, что потребуете от меня пустить ее к себе в комнату!
— Нет, я… — начал Бартоломью, но умолк, когда Агата оттолкнула его с дороги и повела Рэйчел в одну из маленьких комнатушек, в которых ночевали слуги. Можно было не продолжать. Рэйчел Аткин оказалась в надежных руках, и Бартоломью не сомневался, что вдвоем с Агатой они потом придумают что-нибудь получше.
Он покинул охваченную кипучей деятельностью кухню и через двор прошел в свою комнату. Шериф и Уилсон уже удалились, но вокруг кишели студенты и слуги: только что прозвенел колокол, возвещавший, что обед вот-вот начнется.
Кузнец лежал на тюфяке в крохотной каморке, где Бартоломью держал свои снадобья и где, прикованные к стене цепями, хранились три бесценные книги по медицине, принадлежащие колледжу.[11] Позвав на помощь двух крепких привратников, Бартоломью тянул сломанную ногу и поворачивал ее до тех пор, пока не убедился, что кости сложены правильно. Каморку огласил скрежет, и привратники обменялись гримасами отвращения. Однако кузнец явно от души приложился к кувшину с вином, который стоял на столе, и к тому времени, когда Бартоломью взялся за него, уже был практически без сознания. Он разве что замычал пару раз и на протяжении всей процедуры лежал неподвижно. Бартоломью крепко привязал ногу между двух деревяшек и проверил, нет ли у пациента признаков шока или лихорадки.
Привратники ушли, Бартоломью прикрыл кузнеца его плащом и оставил спать. Утром его заберут родные. Сам врач отправился в комнату, которую делил с Абиньи, и упал на кровать, внезапно почувствовав себя обессиленным. Ну и денек! Он высидел нескончаемую процедуру утверждения Уилсона, в самую последнюю секунду предотвратил потасовку, едва не оказался за воротами колледжа один на один с разъяренной толпой, оказал помощь четырем пациентам и сложил сломанную ногу.
Он привалился к стене и закрыл глаза, чувствуя, как все тело окутывает теплая сонливость. Приятно было бы вздремнуть. Шум во дворе почти утих, и лишь приглушенный гул голосов доносился из зала, где шел пир. Место за высоким столом будет пустовать, и его хватятся. Надо идти, не то Уилсон воспримет отсутствие как личное оскорбление и устроит ему веселую жизнь. Бартоломью несколько минут посидел неподвижно, потом заставил себя подняться. Надо высидеть только до конца речей. Речи! Он едва не упал обратно на кровать при мысли о напыщенных разглагольствованиях мастера Уилсона, но во рту у него с самого утра не было ни крошки, а запахи с кухни неслись упоительные.
Он поспешно стряхнул пыль и грязь, налипшие на его лучший плащ, и одернул свое черное одеяние. Потом пересек двор и по пути заглянул проведать Августа. Коммонеры занимали большой дортуар на верхнем этаже южного крыла, но, поскольку Август разговаривал сам с собой и не давал остальным спать, ему отвели маленькую отдельную комнатушку — привилегия, необычная для члена коллегии, а для коммонера в особенности. В спальне коммонеров и в клетушке Августа было темно, но Бартоломью различил силуэт Августа, лежавшего в постели, и расслышал его медленное мерное дыхание. В главном дортуаре брат Пол — еще один коммонер, слишком дряхлый, чтобы присутствовать на пиру, — влажно закашлялся и что-то пробормотал во сне.
11
Книги в средние века представляли собой немалую ценность — настолько, что могли использоваться в качестве поручительства при возобновлении аренды университетских зданий или залога, под который колледжи могли взять заем в так называемой университетской заемной кассе.