— Спасибо, Глеб, мы прощаемся и уходим, — пообещала Лида, и главврач прикрыл за собой дверь. Алик посмотрел на дверь, посмотрел на друзей и признался:
— Вот сейчас бы я с удовольствием надрался!
— Алик! — звеняще, как артистка Борисова, одернула его Лида.
— Шутка, — оправдался Алик. — Шутка гения.
В четыре часа дня они проснулись одновременно. Разбудил телефонный звонок. Матерясь лишь артикуляцией голоса и влезая в тренировочные портки, Смирнов мрачно порекомендовал Лидии, которая уже села в кровати:
— А ты спи, спи.
— С вами выспишься, — огрызнулась Лида и потянулась за халатом. Телефон звонил.
— Кого надо? — рявкнул в трубку Смирнов.
— Тебя, — голосом Казаряна ответила трубку. — Звонила Светлана и передала просьбу Дмитрия Федоровича к нам с тобой: быть у него к семи вечера. Я тебе лишних два часа дал поспать потому, что еще одну их просьбу выполнил: они просили принести кассету с последними песнями Олега. Они у нас на вертушке, а кассетник только у звукооператора имеется. Слава Богу, он на студии оказался, там и переписали.
— А на хрена мне твой Дмитрий Федорович со Светланой вместе? — спросил грубиян Смирнов.
— Не интересно? А мне интересно, — твердо заявил Казарян. — В перспективе — обоюдоострый диалог. Давно по канату не ходил.
— Вот один и гуляй по канату.
— Так одного меня без тебя не примут. Думаю, я им особо и не нужен.
— А я?
— А ты копал и докопался. Все знаешь.
— Копали вместе, Рома.
— Тю, как говорят братья украинцы, да ты испугался, Саня!
— Ромка, ты его не заводи! — предупредила Лида по параллельному аппарату.
— А что он ломается?
— Так ведь надо поначалу поломаться, — объяснила Лида.
— Следовательно, он поедет, — удовлетворенно понял Казарян.
— Поедет, поедет, — заверила Лида.
— А чего это вы за меня решаете? — обиделся в своей трубке Смирнов. — Возьму и не поеду.
— Поедет, — еще раз подтвердила Лида. — Только вам, ребятки, следует серьезнейшим образом подготовиться к этому разговору. Будущий ваш собеседник такое и таких видал, что пацанов вроде вас он десяток за раз сжевать, проглотить и выплюнуть может.
— Подавится! — угрюмо предсказал Смирнов.
— Для того, чтобы подавился от страха, а подавиться он может только от страха, вам необходимо обеспечить тылы. Так, чтобы он понял: проглотит вас, а страх останется и начнет бродить рядом с ним. Компрене? Или лучше по-нашему: сечете, оболдуи?
— Сечем, — за себя и Романа ответил Смирнов, а Роман быстро проговорил:
— Уже имеется идея. Буду у вас минут через пятнадцать.
Не подъезд, а вестибюль. Не вестибюль, а летне-зимний сад, в котором причудливо и мирно сосуществовали тропики, пампасы и среднерусская возвышенность, подарил живущим здесь свои деревья, свои кустарники, свои кактусы, свои лианы, свои прекрасные — каждые по-своему — цветы. В вольере на всю глухую стену чирикали, пищали, скрипели, щелкали и пели разноцветные птицы и птички.
Два орла в серых костюмах, белых рубашках и бордовых галстуках подошли к ним, как только они открыли двери. Молодые складные и могучие орлы, поздоровались и, гостеприимно улыбаясь, попросили так, между прочим, предъявить на всякий случай документы. Смирнов предъявил милицейское удостоверение, а Казарян — членский билет Союза кинематографистов. Их взял, надо полагать, главный. Быстро, даже слегка небрежно, ознакомился и сказал Казаряну, шутя:
— Лучше бы, конечно, паспорт, но и так сойдет, Роман Суренович, — правой рукой протянул удостоверение Смирнову, левой — Казаряну и опять, будто бы шутя: — Александр Иванович, а где же ваш знаменитый парабеллум? Может, по забывчивости наплечную кобуру снять забыли и с собой машинку принесли?
И опять шутливо, как бы небрежно и с профессиональной тщательностью, действуя ладонями, как экстрасенс, почти не касаясь, проверил подмышки, за спиной, на животе, в паху и на щиколотках наличие или отсутствие посторонних предметов. Большой шутник был главный орел. Орел чином пониже чувством юмора обладал в меньшей степени: он шмонал Казаряна серьезно и добросовестно.
— Вы нам быстродействующего слабительного дайте, — посоветовал Смирнов. — Может, кто-нибудь из нас по забывчивости противотанковую гранату проглотил.
— Да не обижайтесь вы, Александр Иванович, — уговаривая, легко сказал главный орел: — Служба есть служба. Теперь, когда формальности соблюдены, Володя вас проводит.
Младший орел довез их в лифте до четвертого этажа, проследил за тем, как они звонили, как только им открыли, закрыл дверь лифта. Пропал, одним словом.
Не горничная — Светлана сама открыла дверь, потому что Казарян сказал грустно:
— Здравствуй, Светлана.
Смирнов в первый раз видел бывшую жену двух покойников, дважды вдову. Фарфоровое личико с правильными, но мелкими чертами лица, худенькая, высокая, по случаю горя прически нет: белесые волосы стянуты в короткую косу, черная юбка, черная кофта, на узких плечах черный платок.
— Здравствуйте, Роман, — ответила она и посмотрела на Смирнова: — А вы, Александр Иванович?
— Так точно, — почему-то, как солдафон, представился Смирнов. — Здравствуйте, Светлана.
— Пройдемте в кабинет, — предложила она. — Папа ждет вас.
Кабинет был хорош: кабинет-библиотека с книжными застекленными красного дерева полками по всем четырем стенам от пола до потолка, красного же дерева письменный стол посредине, два дивана в специальных нишах, отвоеванных у полок, два высоких кресла у лицевой части стола для гостей, через стол рабочее кресло хозяина и еще три низких кресла у журнального столика. Но и хозяин был не хуже: в белоснежной рубашке, идеально отглаженных серых брюках, в легких сверкающих черных башмаках, большое, издали значительное лицо, точная прическа и запах крепкого французского одеколона. О том, что Дмитрий Федорович дома, говорили лишь отсутствие галстука и вязаная шотландская кофта вместо пиджака.
— Здравствуйте, товарищи, — выйдя из-за стола и пожимая руки Смирнову и Казаряну, сказал он. — Прошу садиться.
И указал не на кресла у письменного стола, а на журнальный столик с треугольником низких мягких неофициальных кресел. Проследил, чтобы уселись гости, уселся сам. Светлана стояла в дверях, ждала указаний. И получила:
— Дочка, будь добра, принеси нам коньяку и заесть что-нибудь, — Светлана молча удалилась, а Дмитрий Федорович малоподвижными глазами (не ими ворочал, а головой) посмотрел сначала на Смирнова — долго, потом на Казаряна — значительно короче. — Разговор нам предстоит нелегкий, да и предмет разговора не из самых веселых.
— Предмет. Предмет разговора, — неожиданно для самого себя повторил Казарян.
— Что вы имеете в виду, Роман Суренович? — настороженно и одновременно демонстрируя недюжинную память, спросил Дмитрий Федорович.
— У Романа дурная привычка имеется: повторять за собеседником отдельные слова, — спокойно объяснил Смирнов и, отсекая всяческие посторонние эмоции, напомнил: — Мы готовы начать нелегкий разговор.
— А я все никак на него не соберусь, — признался Дмитрий Федорович. Бесшумно подошла Светлана, расставила бутылку, рюмки, закусочные тарелки, блюдо с сыром, блюдо с нарезанным лимоном. Дмитрий Федорович щелкнул ногтем по этикетке драгоценного коньяка. — Может, это поможет?
— Я нужна? — спросила Светлана.
— Сейчас — нет. Сейчас выпьют только мужчины, — решил Дмитрий Федорович.
Светлана вышла, а Казарян спросил:
— Вы, ведь, Дмитрий Федорович, в молодости в Средней Азии работали?
— Было дело. А, собственно, о чем это вы? — и вдруг сам понял: — Считаете, что у меня имеются феодальные замашки? Вы неправы, молодые люди. Как отец, я стараюсь как можно реже напоминать дочери о ее горе.
— И о вашем, — добавил изначально тихо кипевший Казарян.
— И о моем, — грозно согласился Дмитрий Федорович. — Но мое горе несколько иного порядка. Мое горе, личное горе связано еще и с нарастающей тревогой за судьбу нашей социалистической державы. Но… — Дмитрий Федорович глянул, ворочая головой, на Смирнова, на Казаряна надменным взглядом, давая понять, что распространяться на эту тему с ними — не тот уровень — не собирался и не собирается. — Мы хотели немножко выпить. Так выпьем же, — он артистически разлил по рюмкам и поднял свою: — Пусть ему земля будет пухом.