На привале Лиза осмотрела подстрелянного и поменяла ему повязку. Рана была не опасна для жизни, но раненный потерял много крови. Пока она занималась им, остальные разожгли костер, навесив над ним котелок. Кто-то ухаживал обтирая и поя лошадку. Остальные, рассевшись вокруг огня, тихо переговаривались. Лизе вдруг стало страшно, она вдруг отчетливо поняла, что находиться одна среди незнакомых мужчин с неясными намерениями.
И вот смотря на чужие, непонятные и некрасивые лица, она засомневалась в своем поступке. Как могла она довериться столь сомнительным темным людям? Что за непонятный порыв обуял ее? Но ведь когда принимала решение ехать за незнакомцем, дабы спасти человечество, она, в своей жертвенности, не знала и тени страха. Чего же теперь испугалась? А испуг возник, верно, от поведения ее спутников. Вроде бы они не смотрели на нее, не замечали даже, однако она чувствовала, что постоянно находиться под их неустанным вниманием.
Ее компаньон не общался с ней и даже когда они ехали на одной лошади, был отстранен, но сейчас ей нужна была хоть какая-то поддержка и участие, чтобы уверить саму себя в правильности собственного поступка. Лизе было страшно и неудобно с мужчинами, которые не принимали во внимание то, что она женщина со своими надобностями. Помаявшись немного и задавив свою робость и стыд, она направилась к кустам по нужде. За ней тут же двинулся один из отряда, тот, что стрелял в хунхузов из обреза. Остановившись, Лиза повернулась к своему, так называемому компаньону, холодно поинтересовавшись:
- Вы это серьезно?
Минуту другую он смотрел на нее, а после сделал знак следовавшему за ней и тот остался на месте. Через какое-то время, застегивая на себе ватник, Лиза огляделась. Ночь. Звездное небо. Стылый возду с запахом задубевшей коры, с застывшей сосновой смолой и резким запахом сырой земли. Влага стаявшего снега, древесная влажность леса, вот те ощущения, что настраивают для уединения с самим собой, упорядочивая мысли. Неподалеку потрескивал костер, дым от него тонкой струйкой поднимался над кронами деревьев и Лиза, следя за тем, как красиво вьется дымок, подняла голову к верхушкам вековых сосен. Да, именно в эти тихие минуты принимаются важные решения. Она все сделала правильно, а страх и сомнения, что гнетут ее сейчас - это пустяки.
В стороне кашлянули. Очнувшись, она вспомнила о своем нетерпеливом соглядатае. Может, следить за ней действительно было не лишне, ведь чем дальше она уезжала от Харбина, тем безумнее и безрассуднее казалась идея исследования мифической панацеи от чумы, но теперь она знала, что должна пойти до конца.
В эту тёмную, туманную ночь, она почти не спала, да и как уснуть на ледяной земле пусть даже в ватной безобразной фуфайке и толстых штанах. Ее вдохновенная собранность и сосредоточенность снова сменилась малодушным упадничеством. А как прикажете сопротивляться унынию и безысходной тоске, если чувствуешь себя бездомной никому не нужной бесприютной бродяжкой, еще чуть чуть и она заскулит от холода, жалости и отвращения к самой себе. А утром, поднявшись и позавтракав холодной подгоревшей рисовой кашей, проверив раненного и дрожа от всепроникающей сырости и студеного ветра, двинулись в путь, понемногу согреваясь быстрой ходьбой.
К полудню вошли в бедную деревушку с глиняными фанзами. У ворот дворов играли китайские мальчишки с бритыми головами, на которых оставленные пучки волос, были перевязаны красной ниткой. Легко одеты по холодной февральской погоде: кто расстегнут, кто без шапки, они, увлеченные игрой и появлением чужаков, не замечали холода. Мимо обвалившихся хлипких оград деревенских фанз, небольшой отряд поднялся на холм и через ряд ворот вошел в монастырь. Здесь остановились для короткой передышки, длившейся ровно столько сколько компаньон Лизы договаривался с монахами, чтобы те приютили раненного, после он вернулся с мулом впряженным в телегу. Трофейную лошадь, что отбили у хунхузов, оставили в монастыре. Компаньон подойдя к Лизе показал на телегу, предлагая сесть на нее и она с изумлением взглянула на это доисторическое сооружение. Видимо то, что она все время отставала от ходко шагавших мужчин, заставило приобрести такое вот средство передвижения.
На два деревянных колеса была положена толстая рама. Впереди - это оглобли, а позади - кузов из перевитых кленовых прутьев, обтянутый сверху грубым холстом, на который Лиза с опаской и взгромоздилась. Дальше шли спокойны шагом, приноравливаясь к мулу, что очень обижало Лизу. Мул трусил по дороге гораздо медленнее, чем шла она, тем не менее темп его ходьбы устраивал китайцев, а ее вот, видите ли, нет. Но даже при такой неторопливости сидеть в доисторической повозке было крайне тряско, так что Лиза все зубы себе отбила, пока не соскочила с телеги, предпочтя идти пешком, чем лишаться зубов в этаком-то примитивном экипаже. Пусть она едва тащится и уже отупела от бессонницы и усталости, но в китайскую телегу ни по чем не сядет.