– Привет, – сказала я. – Устиновы в какой квартире живут?
– В седьмой. Только их нет сейчас.
– А где они?
– На юг уехали. А куда, не знаю.
– Ясно. Давно уехали?
– Недели две точно…
– Можно я им записку оставлю?
– Конечно, – пожал плечами мальчишка.
Я торопливо вырвала листок из записной книжки и написала: «Как вернешься, позвони мне».
– Держи, не забудь передать.
– Не забуду, я маме скажу.
– Отлично. Держи торт.
– Не надо, – вроде бы испугался он.
– Держи. Мне возвращаться в другой город, жара страшная, не довезу. – Торт он взял, а я стала спускаться по лестнице.
Слава богу, с Зойкой полный порядок. А то, что она обо мне ненадолго забыла, понять можно… Мужа своего она любила прямо-таки невероятно и все время, что вместе со мной «отдыхала», высчитывала дни, когда с ним увидится. Зойка работала бухгалтером, замуж вышла поздно, но удачно: ее избранник почти не пил, не курил, работал прорабом на стройке, а руки, по словам подружки, имел золотые. В любви и согласии они прожили семь лет. Одно печалило Зойку: у них не было детей. Зато имелся в семье достаток и взаимное уважение, были друзья, которые охотно ездили на Зойкину дачу. На девятое мая затеяли шашлыки, конечно, выпили. Зойка, видя, что муж, против обыкновения, позволил себе лишнего, сама села за руль. Возвращаясь в город, она не справилась с управлением, когда на дорогу неожиданно выскочил мальчишка на велосипеде. Новенькие «Жигули» влетели в бетонное ограждение, мальчишку с переломом ноги доставили в больницу, мужа Зойки в реанимацию, троих друзей, возвращавшихся в город вместе с ними, в морг, а Зойка, не получив ни единой царапины, схлопотала на всю катушку, так как в ее крови обнаружили алкоголь, а скорость на момент аварии была превышена.
Зойка стоически восприняла неожиданный жизненный поворот и, считая дни до освобождения, верила, что заживет лучше прежнего… Так что у меня был повод за нее порадоваться. На сегодняшний день Зойка была единственным человеком, которого я по-настоящему любила. Если быть честной, только благодаря ей я смогла продержаться эти пять лет.
Насвистывая, я покинула подъезд. В этот момент к дому подъехало такси, из него вылез мужчина среднего роста, лет сорока, узкоплечий, с лысиной, которую он пытался замаскировать, загорелый и улыбающийся. Одного моего взгляда было достаточно, чтобы узнать в нем Зойкиного мужа, тысячу раз мне приходилось лицезреть его фотографию и слушать рассказы о том, какой он замечательный. Я бросилась к машине, сияя тульским самоваром, но тут же притормозила. Устинов помог выбраться из машины девчушке лет четырех, а вслед за ней извлек крашеную блондинку с дочерна загорелой физиономией. Улыбку с меня как ветром сдуло.
– Вы Устинов? – спросила я.
Мужчина вздрогнул и обернулся.
– Да, – ответил он как-то неуверенно.
– Где Зойка?
– Зойка? – Он отступил на шаг и испуганно посмотрел на жену.
– Точно. Так где она?
– А почему вы спрашиваете моего мужа о какой-то Зойке? – влезла в наш разговор крашеная.
– Заткнись, – посоветовала я.
– Что? – попробовала она быть грозной.
Я повторила:
– Заткнись, – еще ласковее, и она, прижав к себе девчушку, наконец умолкла. – Так где она? – вновь задала я вопрос.
– Вам адрес нужен? – торопливо заговорил мужчина. – Я могу объяснить. На Матросова – общежитие, девятиэтажка, в трех шагах от остановки. Номер комнаты я не знаю, – косясь на жену, пробормотал он.
– Найду, – заверила я и сделала шаг в сторону, намереваясь поскорее покинуть двор и этого типа с его крашеной бабой.
– А вы кто ей будете? – вдруг спросил он.
Я не думала продолжать беседу, но крашеная выглядела так забавно, тараща на меня глаза, что я ответила:
– Никто. Сидели вместе.
Челюсти у обоих враз отпали, а я порадовалась: для Зойки я, конечно, ничего полезного не сделала, но хоть этим двоим настроение испортила.
Найти общагу оказалось делом нетрудным, унылое серое здание действительно было в трех шагах от остановки. Я вошла в квадратный холл с зарешеченным окном и поморщилась: вонь стояла несусветная, пахло капустой и подгоревшим маслом. Стол в центре холла был выкрашен синей краской, на нем притулились чахлая герань и телефонный аппарат с трубкой, в двух местах перетянутой изолентой. Я покачала головой и огляделась, дверь слева вела к лифтам, а чуть дальше начинался длинный темный коридор. Я сделала шаг в том направлении, надеясь обнаружить хоть одну живую душу, и тут же была остановлена гневным окриком:
– Вам кого?
От неожиданности я вздрогнула и, обернувшись, увидела за своей спиной худенькую женщину лет сорока и попробовала определить, откуда она появилась. Не иначе как пряталась за дверью.
– Здравствуйте, – сказала я, продемонстрировав счастливую улыбку, которая, кстати, не произвела на нее никакого впечатления. – Я ищу Устинову Зою Федоровну.
– Зойку? – насторожилась тетка. – А зачем она вам?
– Она моя родственница.
– Нет у нее никаких родственников.
«Вот чертова баба», – подумала я и сказала:
– Значит, знакомая.
– Знакомая… ходят тут всякие…
– В какой комнате она живет? – посуровела я.
– А не скажу, – ответила тетка, глядя мне в глаза с большим гневом.
– Ясно. Тогда я сама поищу, – кивнула я и зашагала по коридору.
– Я тебе поищу! – взвизгнула она и бросилась следом.
– А ты меня попробуй остановить, – хмыкнула я, не оборачиваясь.
Тетка меня догнала, но военных действий предпринимать не стала, а спросила:
– Ты не от этой?
– Что? – Мне пришлось остановиться.
– Не от его стервы крашеной? Оставьте бабу в покое…
– Где Зойка? – теряя терпение, спросила я.
– В сто тринадцатой. Только ей не до гостей сейчас… пьет. А здесь на птичьих правах, не сегодня, так завтра выгонят, а эта, гиена, то сама придет, то подруг подсылает, и каждый раз со скандалом.
– Никакого скандала, – заверила я, узнала, где эта самая сто тринадцатая комната находится, и бросилась туда.
Коридор был такой же длинный и темный, дверь в одну из комнат распахнута настежь, на кровати сидел лохматый мужик и играл на гармони, толстая баба в дверях, пытаясь перекричать гармонь, что-то ему выговаривала.