«Отвезли бы его в Липки, хоронили до утра…»
…он в любе время года гениален — в этом суть,ты скажи, скажи, Серега, так откуда эта грусть?На венчальной, новогодней, ели помнишь ты шары?Ты скажи, скажи, Серега, дождик вешал? На парызаводил лебяжьи воды тихим вечером, ловилпервый лист опавший с клена натирая сапогичерноземом, черноземом, геленища до коленты скажи, скажи, Серега, ты бы сдался в этот плен?В плен в твоей деревне стылой, в плен порядку немчуры?Ты скажи, скажи, Серега, партизанил бы и ты?Пушку, нет сорокопятку, многоствольную Катюшупомогал тащить и Пушкин колесея до Твери?Гоголь был бы комиссаром, Достоевский — подрывник?Ты скажи, скажи, на нарах спал с Цветаевой — сестрой?Ты б не сник под вой снарядов: «Мэри, Мэри, покричи!»а Ахматова бы Блока дотащила на постойв метсанбат среди окопов, вшей… аптеки, фонаригде ты, где ты, мой Есенин, на коне, вихор твой лих?— В развороченный живот он улыбнулся б и затихПотому что с Пастернаком он бежал на высотуне за орденом — за блатом, за березками, за пухтополиный он погиб бы. И «За Родину, Ура!»…Отвезли его бы в Липки. Хоронили до утра.
«Картежный город»
Дом, лепнина, цоколь, арка, дым из темного колодца,Блики в пламени костра, гулким эхом бормотанье,Звон пустой консервной банки и ответ бездомной кошкиВ полутемном переулке. Снопы света из подвальнойКоммунальной чьей-то кухни моментально озаряютСилуэт с огромной тенью, достающей до переднейНа четвертом этаже, где пристойно в гардеробнойИ давно лежит покойник возле двери на ковреПес изысканной породы; шелест новенькой колодыПо соседству, по трубе сливает карты домовойЧерез спутник в небе черном Ведьме в платье закопченомПодметающей планиды чрезмерного везенья.Хруст — в костер летят «поленья» — доски ящиков, газетыИскры, зарево в глазницах, остекленных, на минуту.Стихло. Утро выползает серой ночью из залива,Ветром жутким пробирает мост до каменных костей,На болотах черный город и стучится в дом теней. Тщетно.Чахло шторами прикрыты два окна под самой крышей,Над Невою, наклонившись, стоя спит старик всевышний,И оборванным бродягой в узком, каменном колодцеПетр Первый. У горящего костра, возле мусорного бакаПушкин, Гоголь, Достоевский, Блок, Есенин и шалаваИз соседнего подъезда, пересчитывают звезды,Искры, угли ворошат и гадают — кто же первымВыйдет вон из тех дверей? Домовой? Игрок на деньги?Пес? Хозяин? Бог? Лакей?…
«Бог, это Я!»
Бархатный воздух нежится в парке,Листья не падают — делают арки,Яркие блики танцующих, ветерСдувает песчинки с холодного солнца, и не видно лица. Бег!Мертвое слово не тает, сметает с тропы загнивающий лист. Чист!Утром мозаичный, загнутый вверх, половинчатый сон. В дом!Вниз! Подвал! Порог! Угля! Горящий котел. Железной рукой! Пот.Из двери открытой слезой истекает смола и золотом тут же ложится на лоб.Остывающих вен сеть. Меть, мел! Земля завершает еще один круг мук.Впереди только снег. Холодно. Плед. Огонь. Сток! Последняя влага еще между ног!Ее! Жених Водосточной трубы в октябре поведет под венец. Обручальных колецНабирает бугристый волнующий ствол! А потом — плач! Звук! Неподвижная гладь.Диафрагму погнуть и сломать тебе грудь, жизнь! Смерть! Поддай теплаВ остывающей массе удушливой корни живут. Кнут! Давай, пошла!…Бархатный воздух нежится в парке,Листья не падают — делают арки,жаркие блики танцующих, парНами согретой летней земли;Между деревьев стоят фонари,Они нагибаются, пряча глаза,К тем, кого все-же сумели сгрестиДворники метлами в ложе любви.Юн, по заливу шагает осенний колдун!Сосны все выше белеющих дюн,Ветер сдувает песчинки с холодного солнца, и не видно лица. Бег!Мертвое слово не тает, сметает с тропы загнивающий лист. Чист!Вверх! Домой! Давай лети! Железной рукой стучи в ворота! Бог, это Я!