Лео снова обнял Машу за плечи. Улыбнулся и с облегчением вздохнул, будто обрадовался, что тема разговора так удачно перетекла в безопасное русло.
Они молча посидели несколько минут, а потом Лео тихо продолжил:
– Да, он вернулся, а мы теперь к нему ездим… Хоть раз в три-четыре года, но бросаем все дела и выбираемся, и сидим несколько дней в Камышах. И слушаем, как шумят камыши, прости за тавтологию. Да, камыши во всех ипостасях – это святое, это незыблемое. Шуме-е-ел камы-ы-ы-ыш, деревья гнулись… – нарочито гнусаво затянул он, покачиваясь на месте, и Маше ничего не оставалось, как тоже покачиваться, следуя за рукой Лео, обхватившей ее за плечи.
– Ты так говоришь, будто тебе не нравится к деду ездить… – повернув голову к Лео, тихо произнесла она и тут же пугливо прикрыла рот ладошкой, будто испугалась, что опять сказала что-то неправильное.
– Почему же не нравится? Очень даже нравится… – серьезно ответил Лео. – Во-первых, никогда не знаешь, что тебя в этом путешествии ждет, какая встреча… А во-вторых, я вполне искренне скучаю по деду. Он у нас просто замечательный, общаться с ним – сплошное удовольствие.
– Да, дядя Ваня такой… Мой папа, к примеру, его очень уважает. И мама тоже уважала… А еще дядя Ваня нам помогал, когда мама болела, дорогие лекарства покупал. Такие дорогие, что мы сами ни за что бы таких денег не собрали. А он молча приходил, брал рецепт и уходил. А потом лекарства приносил. И даже благодарить себя не разрешал, сердито отмахивался. Только не пригодились лекарства, мама все равно умерла…
Маша отвернулась, тихо шмыгнула носом, и Лео почувствовал, как напряглись под рукой плечи девушки. Он торопливо спросил первое, что пришло в голову:
– Тяжело без мамы, да?
Наверное, не надо было спрашивать. Тем более с таким старательным сочувствием. От такого старания минута слабости всегда набирает силу и начинает руководить горестной эмоцией, взращивать ее до слезной верхней ноты.
Так и с Машей случилось. Она вздохнула, чтобы выскочить из горестной эмоции, а на выдохе не сдержалась и заплакала, тихо, будто стесняясь и не поворачивая к Лео головы.
– Машенька, не надо… Не надо плакать… – неловко забормотал он, поглаживая ее по плечам. – Ну что ты, Машенька… Это я дурак, пристал со своими вопросами…
– Нет, ты не дурак, Лео! – повернулась к нему Маша, улыбаясь сквозь слезы. – Ты вовсе не дурак. Потому что… Потому что я тебя люблю! Я тебя очень люблю…
– Маш, да я обалдуй, каких мало! Я бездельник, а не художник! Я не живу, я проматываю мамины деньги! В конце концов, я обыкновенный бабник! – воскликнул Лео.
– Ну и что? Я люблю тебя, Лео.
– Нет, я тронут, конечно, но… Ты меня просто придумала, тебе не кажется? И любовь свою придумала. Я вовсе не тот, кого ты придумала, Маша…
– Да мне все равно, какой ты! – заявила девушка. – И я ничего не придумала! Ну почему, почему ты мне не веришь?
– Я верю, верю! – торопливо закивал Лео. – Но мне и в самом деле как-то неловко, будто я тебя обманываю… Как в пьесе какой играю, где честная наивная героиня полюбила коварного обормота. Я недостоин твоего светлого чувства, Машенька. Фу, черт… И сказал-то как в дурной пьесе!
– Да почему?! Почему ты недостоин?
– Потому! – в сердцах крикнул Лео. – Потому что я никто, понимаешь? Я ничего не умею. Из меня ничего не получилось. Я хотел быть художником, а на самом деле я никто. Потерянный бесталанный человек, воздушный шарик, лечу по ветру, сам не знаю куда. Это не я свой ветер поймал, это ветер меня поймал, понимаешь?
– Нет… – из стороны в сторону качнула головой Маша. – Про ветер я не поняла…
– Ну, как бы тебе объяснить… Каждый художник должен поймать свой ветер. Уцепиться за него и лететь. То есть работать в своей нише, в своем ключе. А я не смог. Нет у меня своего ветра. И я тебе еще раз повторяю, Машенька, я никто, я просто воздушный шарик, я бездельник, проживающий мамины деньги. В тридцать лет жить на мамины деньги – это, знаешь… Это слишком даже для самого последнего обалдуя и обормота… И вообще, закроем тему, ладно? Давай так – ты мне про любовь не говорила, а я тебе ни в чем таком не признавался. Хорошо? Договорились?
– Но я правда очень тебя люблю… – пробормотала Маша. – Твои признания ничего не меняют, даже наоборот…
– Эх, Маша, Маша. Радость ты наша, – бодренько хлопнул себя по коленкам Лео. – Пойдем-ка мы лучше вина с тобой выпьем. Я знаю одну харчевню, где наливают очень приличного домашнего вина. Пойдем, тебе понравится. Тут недалеко…
– Погоди, Лео! – забеспокоилась Маша. – Какое вино, что ты! Ведь ты за рулем!