— Как скажешь, — я капитулировал.
Новых охотничьих групп, к счастью, не появилось. Ирга копала под астматические хрипы нашего пленника. В сознание он так и не пришёл. Затянутое серыми тучами небо постепенно тускнело.
Я погрузился в невесёлые размышления о том, что же может случиться дальше. Стремление моей спутницы забирать у трупов любое сколько-то ценное снаряжение и оружие слегка успокаивало. Возможность носить при себе филиал оружейного магазинчика означала, что где-то здесь наверняка бродили какие-то её соплеменники, ну или просто союзники. Вроде несчастной семейки висельников. Раз Ирга сочла их достойными похорон — война тут всё-таки по национальному признаку. Слабое утешение, но хотя бы не придётся объяснять местным жителям, чего это у меня кожа не того цвета.
А вот красно-белые всадники ненавидели всех местных жителей совершенно одинаково. Для них я наверняка выглядел таким же врагом, ещё и с десятком их товарищей на боевом счету. А что на местных формой одежды не похож, так им не всё ли равно, кого резать?
Или стрелять, раз уж на то пошло.
Я взглянул на трофейный пистоль. Ирга притащила его вместе с остальными трофеями. Выглядел он как и полагалось оружию века эдак семнадцатого. Ну, почти. Два массивных шестиугольных ствола, обильная гравировка на всех поверхностях, кремневые замки в форме головы неведомого зверя и довольно-таки неудобная рукоятка с тяжёлой шишечкой на конце. Самое то дать кому-нибудь в голову, когда стволы опустеют. Пистолет вообще куда больше походил на короткую дубинку с некоторыми дополнительными функциями.
Фляжка с порохом, небольшой мешочек для сферических пуль из мягкого свинца, и кисет сменных кремней лишь подтвердили мои опасения. Качество порохового оружия тут пока что разительно уступало колюще-режущим инструментам. Сам порох выглядел жуткой смесью нескольких оружейных сортов, и горел, я думаю, крайне загадочным образом. Хороший здешний лучник или арбалетчик наверняка выигрывали у любого стрелка в любом деле, кроме стрельбы по кирасе. Да и сам пистоль вызывал изрядные сомнения в доступности любому желающему. Тратиться на гравировку имеет смысл только для статусного оружия. Богато украшенные инструменты и столь же щедро гравированные щипцы для отлива пуль только укрепили меня в этой мысли.
— Куда же я всё-таки попал? — я вздохнул и снова взялся за монокуляр.
— Вадим! — Ирга оторвала меня от бессмысленного занятия. В нашей культурной программе намечались очередные похороны.
Торжественные похороны.
— Эй, подруга, — спросил я, когда увидел в руках Ирги нож. — Ты чего это задумала?
Она поманила меня к себе.
— Надеюсь, ты знаешь, зачем это всё делаешь, — идти не хотелось, но пришлось. Ирга тем временем отыскала среди разбросанных возле останков фургона пожитков широкую плоскую чашку и дала её мне в руки.
— Ну вот не твою же мать, а? — тоскливо протянул я.
Ирга вытянула руку и, не раздумывая, быстро провела ножом по запястью. Несколько больших капель упали на дно чашки. А затем, раньше, чем я опомнился, повторила то же самое уже со мной.
Нож оказался просто замечательный. Когда Ирга полоснула меня по левому запястью, я даже разреза не почувствовал. Но кровь потекла сразу же. А потом Ирга запела. От негромких звуков мне стало жутко. Мир вокруг словно затих. Остались только мы и песня.
Не знаю, сколько это длилось. Вряд ли долго. Когда песня закончилась, у нас был где-то стакан общей крови и два одинаковых розовых шрама на запястьях. Я ещё успел машинально отметить, что у Ирги этот шрам уже не первый, а затем она макнула пальцы в кровь и быстро провела ими по моему лицу.
На губах остался солоноватый привкус. Я повторил её жест, и, кажется, не ошибся. Продолжение нашей культурной программы озадачило меня ещё сильнее. Хорошо ещё, не пришлось кровь пить. Чашка в руках у Ирги сперва навела меня как раз на эти мысли.
Девушка завела новую песню, куда мрачнее предыдущей. Кровь из чашки она частью разбрызгала над распростёртыми телами, а частью пролила в зияющие провалы мёртвых ртов.
Я, конечно, слышал о всяких затейливых похоронных ритуалах, но этот вызвал у меня подлинную оторопь. До сего момента я ни разу не видел, чтобы кто-то мог заставить покойников действительно подняться.
Те, кого не держали сломанные ноги, ползли на коленях. В этот момент я понял, что не забуду этого зрелища никогда в жизни — сколько бы той жизни мне здесь не осталось.
Ирга шагнула к пленнику. Верёвки она распорола как гнилую бечёвку, и тем же ножом вырезала затейливый символ на лбу бессознательного тела. Едва она убрала нож, раненый пленник открыл глаза. Над пустошами раскатился наполненный ужасом крик. Ничего человеческого в нём уже не оставалось.