– Конечно. Легче сказать, где мне не доводилось бывать.
– Значит, ты знаешь, что все могут молчать и сидеть неподвижно, а напряжение будет расти. Там была такая же атмосфера: внешне спокойная, но чреватая бурей.
– Образованные люди говорят «аполлоновская».
– Как?
– В противоположность дионисийской. В быту это упрощают и говорят «спокойный» и «буйный», что абсолютно неверно. Аполлоновские настроения и дионисийские – две стороны одной медали. Монашка, стоящая в келье на коленях, может испытывать гораздо более сильный экстаз, чем скачущие жрецы Пана. Экстаз – это состояния психики, а не мускулов. Еще одна ошибка – ассоциировать слова «аполлоновский» и «хороший». Респектабельность еще не означает доброты. Продолжай.
– Служба проходила не так спокойно, как молитва монашки. Участники ходили, менялись местами, целовались и, кажется, все. Точно не скажу: было темно. Одна девушка подошла к нам, Пэтти что-то сказала ей, та поцеловала нас и ушла. – Бен ухмыльнулся. – По-настоящему поцеловала. Я был одет не так, как другие, она должна была бы это заметить, но не заметила.
Действие было вроде бы импровизированным, но в тоже время хорошо скоординированным, как танец балерины. Майк то руководил, то сливался с общей массой. Он подошел к нам, взял меня за плечо и поцеловал Пэтти – спокойно, но быстро, – ничего при этом не сказав. В углу стояла какая-то штуковина, похожая на аппарат стереовидения, которую Майк использовал для демонстрации чудес. Само слово «чудеса» он не произносил, по крайней мере, по-английски. Все церкви обещают чудеса, но ни одна их не дает.
– Неправда. Очень многие совершают чудеса. Возьми католиков или «христианскую науку».
– Католиков?
– Я имею в виду Чудо Пресуществования.
– Это слабенькое чудо. А что до «христианской науки», то если я сломаю ногу – предпочту медицинскую науку.
– Значит, смотри под ноги и отстань от меня!
– Но Майк не сращивал переломы, а показывал фокусы. Он либо классный иллюзионист, либо гипнотизер.
– Либо и то, и другое.
– Или у него классный аппарат стереовидения, в котором изображение почти не отличимо от действительности.
– Бен, как ты отличаешь настоящие чудеса от поддельных?
– Не знаю. К тому, что показывал Майк, придраться было нельзя, но этого не могло быть на самом деле. Например, зажегся свет и в ящике оказался лев, а вокруг него – ягнята. Лев заморгал и зевнул. Голливуду ничего не стоит нашлепать тысячу таких картинок, но… пахло львом. Хотя и запаху можно напустить.
– Почему ты считаешь, что это обязательно подделка?
– Я пытаюсь быть объективным.
– Тогда не уподобься ортодоксам. Бери пример с Энн.
– Я не Энн. Я обалдел во время службы. Какая уж там объективность!
Майк долго показывал всякие штуки: левитацию и еще что-то в том же духе. Пэтти велела мне сидеть на месте, а сама ушла. Она сказала, что Майк объявил, чтобы все, кто не чувствует себя готовыми вступить в следующий круг, ушли. Я сказал: «Может, мне лучше уйти? – «Нет, что ты! Ты уже в Девятом Круге. Сиди, я скоро приду».
Кажется, никто не вышел. Это была группа намеченных к повышению. Зажегся свет, и рядом с Майком появилась Джилл. Она была настоящая. Она увидела меня и улыбнулась… Когда актер смотрит прямо в камеру, зрителю кажется, что, где бы он ни сидел, актер смотрит ему прямо в глаза. Если Майк отладил все до таких мелочей, то он не промах… Джилл была одета в диковинный костюм. Майк начал говорить, кое-что по-английски. Что-то о Матери всего сущего… и стал называть Джилл разными именами, и с каждым новым именем ее костюм менялся.
Бен встрепенулся, увидев Джилл. Ни освещение, ни расстояние не могли его обмануть: это была именно Джилл. Она посмотрела на него и улыбнулась. Он вполуха слушал, что говорил Майк, а сам думал, что же представляет собой пространство, которое он все время принимал за аппарат стереовидения. У него возникло желание подняться на сцену и дотронуться до Джилл рукой, но он не решился сорвать Майку сеанс. И вдруг:
– Кибела!
Костюм Джилл изменился.
– Изида!
Снова изменение костюма.
– Фриг!… Ге!… Дьявол!… Иштар!… Марьям!… Праматерь Ева!… Матерь Божья!… Любящая и Любимая, Вечная Жизнь!
Кэкстон дальше не слушал. Джилл превратилась в Праматерь Еву, облаченную лишь в свое величие. Вот она стоит у древа, а по нему ползет змий.
Джилл улыбнулась, погладила змия по голове, обернулась к зрителям и раскрыла объятия. И зрители устремились в сад Эдема.
Вернулась Пэтти и тронула Бена за плечо.
– Пойдем, милый.
Кэкстону хотелось остаться, насладиться видением Джилл-Евы, войти вместе со всеми в сад Эдема, но он встал и вышел. Оглянувшись, Бен увидел, как Майк обнимает подошедшую к нему зрительницу, и повернулся к Патриции, чтобы не отстать от нее. Поэтому он уже не видел, как одежда кандидатки исчезла, а Майк поцеловал женщину; не видел он и того, как Джилл поцеловала кандидата, одежда которого тоже исчезла.
– Мы прогуляемся, чтобы они успели вернуться в Храм, – объяснила Пэтти. – Можно было, конечно, поговорить с Майком и в аудитории, но лучше не мешать ему работать.
– Куда мы идем?
– На сцену, за боа, а потом в Гнездо. Я думаю, тебе не стоит смотреть на посвящение. Марсианского ты не знаешь и ничего не поймешь.
– Я хочу поговорить с Джилл.
– Она обещала заглянуть в Гнездо после службы. Пойдем.
Патриция открыла какую-то дверь, и Бен оказался в райском саду. Навстречу им поднял голову змий.
– Радость моя! – сказала Патриция. – Вот и я, твоя мамочка. – Она сняла боа с дерева и уложила в корзину. – Дюк принес его сюда, а я устроила на дереве и рассказала, как себя вести. Тебе повезло, Бен: посвящение в Восьмой Круг не часто случается.
Бен взял в руки боа и обнаружил, что четырнадцатифутовая змея – тяжелая штука. Корзина была сшита стальными скобами.
– Поставь ее на пол, – сказала Патриция на верхнем этаже.
Она разделась и повесила на себя змею.
– Девочка любит обниматься с мамой, а сегодня она это заслужила. У меня скоро урок, но минут пять можно побаловаться. Змей нельзя разочаровывать, они обижаются, как дети.