Затем несколько лет я отработал на «скорой помощи» фельдшером, где полностью утратил опять же юношеский максимализм и приобрёл философское отношение к жизни, разбавленное изрядной долей скептицизма. Потом перестройка и жизнь вынесли меня в контору по продаже медицинской техники, где я и прозябал до последнего времени.
Красивая всё же страна Карелия. Маршрут я проложил извилистый, вдалеке от основных трасс, только с месяцем не угадал, надо было бы ехать попозже, в августе. А то как там Пушкин писал? «Любил бы лето красное, кабы не пыль, не комары да мухи?» Вот здесь этого удовольствия в тройном размере, а по мошке – в десятикратном.
Я особенно не торопился, заскакивая на все более-менее крупные озёра и водохранилища, так что до половины обратного маршрута умудрился добраться только в начале июля. В один из бесконечно длинных летних дней я доехал до двух живописных озёр почти на границе с Финляндией. Затарился в магазине небольшого посёлка и, отъехав километра на полтора, встал на стоянку. Надо было пожевать и отдохнуть слегонца.
Проснулся уже под вечер. Ну как вечер? Белые ночи же. Для жителя средней полосы явление необычайное. Темнеет медленно, медленно, а потом, в тот момент, когда кажется, что вот прямо сейчас выключится свет, вдруг неожиданно появляются первые лучи солнца. Я в это время как раз люблю рыбачить. В низинах и на воде туман появляется и комара значительно меньше, чем днём. Так что за оставшееся время я вполне мог найти приличную стоянку и распаковаться.
Ехал по дороге не быстро. По таким дорогам не сильно разгонишься, так как просёлок на стиральную доску похож. Видимо, грейдером утрамбовывали, ну или как там эта строительная техника называется. Откуда взялся этот грузовик, понять я не успел. Мой джип только в поворот входил, дальний свет по глазам, удар, короткий полёт, боль и темнота.
Очнулся от удушья. Нет, не так. Я тонул, захлёбывался в воде, мозг отказывался работать. Но я тонул? Нет, руки вцепились в песок, и я, полузадушенный, кашляя и неэстетично блюя желчью, водой, остатками воздуха, сидел на каком-то песке, в ледяной, как показалось, воде. Что за бред? Откуда всё это?
Нет, всё потом, сначала проплеваться и выбраться отсюда. На берег, на песок, кстати, холодный и дальше – на карачках, в полубреду воткнувшись головой в возвышающийся над полоской прибрежного песка берег. Наконец, трава. Обессиленно свалился на бок, спазм так и торчал в горле ледяным комом, ни протолкнуть, ни вытолкнуть, и… холод и ноющая боль? К голове слева чуть прикоснулся и сразу же потерял сознание опять.
Проснулся как толчком от холода. От холода? Да какого на хрен холода? И где я? Серое утро только чуть проклюнулось. Обрывки тумана не доставали до леса, но полностью покрывали гладь воды. Глаза выхватили какую-то нелепость. Лежу чуть на правом боку, башка раскалывается, как будто слева сзади гвоздь воткнули, в правой руке в кулаке нож зажат. Ну как нож? Штык от трёхлинейки, и не хреновый такой, свеженький, будто вчера выкованный. Был у меня такой, когда дом строил, наткнулся, когда фундамент копали. Тот ржавый был, но острый, а этот – новьё, муха не сидела.
К голове не прикоснуться, и не знаю, что больше, холодно или больно. Песец какой-то и серая темнота. Надо отсюда выбираться. Разжал скрюченные пальцы, привстал на правый локоть. Воротник гимнастёрки давил горло. Да что это? Какой на хрен гимнастёрки? Сел на задницу и огляделся. Весь мокрый, холодно, даже боль в голове притупилась.
Да откуда всё? Штык никуда не делся, гимнастёрка, несуразные штаны и сапоги. Да я никогда в жизни сапог не носил, в армии только. На автомате, чуть прикасаясь кончиками пальцев, ощупал черепушку. На голове слева, за ухом – ссадина, как будто наждаком стесало. Кровь не идёт, кстати, и мокрый весь, от макушки стриженой, но это у меня чуть не с детства привычка, до мокрых кирзовых сапог.
«Яловых», – неожиданно мелькнуло в голове как будто с обидой. Откуда это слово?
Тихо-то как. Башка по-прежнему ничего не соображает, весь мокрый, потрёпанный и какой-то жалкий. Сам себе противен. Снять надо всё и выжать, а то сдохну прямо так. Сначала сапоги, портянки, стянул гимнастёрку, с трудом протискивая голову. Обнаружилась белая рубаха, повозился с ремнём.
«Кожаный командирский», – всплыло опять и снова по-детски обиженно.
И рубаху эту долой. Стянул штаны, опять белые подштанники, фиксировал как будто отстранённо. Сижу голый, тряпки вокруг разбросаны. Надо двигаться, а то замёрзну совсем. Начал пальцами ног шевелить, и тут меня пробило.