Я развязала кожаные шнурки, сгорая от любопытства узнать, что же мог прислать Макраннох. Внутри лежали три предмета: записка без обращения и подписи, небольшой сверток, адресованный Джейми, и выделанная волчья шкура, от которой сильно пахло дубильными веществами. Записка гласила: «Добродетельная женщина — жемчужина великой ценности, и ценность ее выше, чем у рубинов».
Джейми развернул сверток и теперь держал в руке что-то небольшое, мерцающее, с недоумением поглядывая на волчью шкуру.
— Немного странно, однако. Сэр Маркус прислал тебе, Сасснек, волчью шкуру, а мне — жемчужный браслет. Может, он перепутал записки?
Браслет был очарователен — ряд больших жемчужин неправильной формы между скрученными золотыми цепочками.
— Нет, — ответила я, любуясь им. — Все правильно. Браслет — это пара к тому ожерелью, что ты подарил мне на свадьбу. Это он подарил его твоей матери, ты знал?
— Не знал, — тихо ответил Джейми, прикоснувшись к жемчугу. — Отец отдал его мне для моей жены, кто бы ею ни стал, — быстрая улыбка тронула его губы, — но не сказал, откуда они.
Я вспомнила, как помог нам сэр Маркус в ту ночь, когда мы столь бесцеремонно ворвались в его дом, и выражение его лица, когда мы покидали его на следующий день.
По глазам Джейми была понятно, что он тоже вспоминает баронета, который мог бы стать его отцом. Он взял меня за руку и застегнул браслет у меня на запястье.
— Но это не для меня! — заупрямилась я.
— Для тебя, — твердо ответил Джейми. — Просто мужчине не пристало посылать драгоценности респектабельной замужней женщине, вот он и послал его мне. Но понятно же, что это для тебя. — Он посмотрел на меня и ухмыльнулся. — И вообще, он не застегнется на моем запястье, хоть я и сделался костлявым.
Потом взял волчью шкуру и встряхнул ее.
— Но чего ради Макраннох послал тебе это?
Джейми накинул лохматую шкуру себе на плечи, и я, вскрикнув, отпрянула. Голова была выделана просто мастерски, и два желтых стеклянных глаза мерзко уставились на меня из-за плеча Джейми.
— Фу! — воскликнула я. — Выглядит точно так же, как при жизни!
Джейми, следуя за моим взглядом, повернул голову и уткнулся лицом в оскалившуюся морду. Испуганно вскрикнув, он сорвал шкуру с плеча и швырнул на пол.
— Господи Иисусе! — произнес он и перекрестился. Шкура лежала на полу и злобно смотрела на нас. — Что ты имеешь в виду — «как при жизни», Сасснек? Это что, твой друг? — прищурился Джейми.
И я рассказала ему все то, что до сих пор не имела возможности рассказать: о волке, о других волках, о Гекторе, о снеге, о коттедже с медведем, о споре с сэром Маркусом, о появлении Муртага, о коровах и долгом ожидании на склоне холма в розовом тумане заметенной снегом ночи, о том, как я ждала, чтобы увидеть — жив он или уже умер.
Хоть Джейми и исхудал, грудь его оставалась широкой, а руки — теплыми и сильными. Он прижал меня к плечу и покачивал, пока я всхлипывала. Я пыталась взять себя в руки, но он только крепче прижимал меня к себе и говорил в волосы всякие милые пустячки, и наконец я сдалась и разревелась, как ребенок, и плакала до икоты, пока не обессилела окончательно.
— Если хорошенько подумать, Сасснек, так ведь у меня тоже есть для тебя подарок, — сказал он, приглаживая мне волосы. Я шмыгнула носом и вытерла его юбкой, потому что больше ничего под рукой не было.
— Мне жаль, что у меня нет ничего для тебя, — произнесла я, глядя, как он шарит среди простыней.
Наверное, ищет носовой платок, подумала я и снова шмыгнула носом.
— За исключением таких мелочей, как моя жизнь, мое мужское достоинство и моя правая рука, — сухо заметил Джейми. — Мне этого вполне достаточно, то duinne. — Он выпрямился, держа в руках рясу послушника. — Раздевайся.
У меня отпала челюсть.
— Что?
— Раздевайся, Сасснек, и надень вот это. — Он протянул мне рясу и ухмыльнулся. — Или ты хочешь, чтобы я сначала отвернулся?
Закутавшись в грубую домотканую ткань и придерживая ее на себе, я шла вслед за Джейми вниз, по еще одному лестничному пролету. Это был уже третий по счету, и самый узкий. Фонарь, который нес Джейми, освещал каменные блоки стен, между которыми было не более восемнадцати дюймов. Мы спускались все ниже и ниже по узкой черной шахте, и мне казалось, что меня заглатывает земля.
— Ты уверен, что знаешь, куда идешь? — спросила я. Голос эхом отдался на лестнице, но весьма причудливо и приглушенно, словно я разговаривала под водой.
— Ну, здесь сложно повернуть не туда, верно?
Мы добрались до следующей площадки, и, спорить не приходилось, дорога вела только в одном направлении — вниз.