В списках экипажа Бретт значился как инженер-техник. Этот факт отражал то, что несмотря на одинаковые с Паркером знания и ум, ему недоставало стажа работы. Эти двое из-за значительного различия характеров и темпераментов составляли довольно странную пару. Но эти различия не мешали им работать совместно и прекрасно ладить друг с другом. Очевидно, секрет успеха заключался в том, что Бретт никогда не лез в душу Паркеру. Техник был столь же флегматичен и немногословен, сколь Паркер был энергичен и разговорчив. Паркер мог произносить длинные тирады по поводу неисправности в микросхеме, проклиная всю родословную этой схемы вплоть до почвы, из которой были добыты редкоземельные элементы, входящие в ее состав. Бретт же в таких случаях говорил просто: «Ну, ладно…». Для Бретта эта фраза была гораздо больше, чем выражение собственного мнения. Это был его способ самоутверждения. Молчание он считал лучшим способом общения, а болтливость расценивал как симптом ненормальности.
Седьмым членом экипажа был Эш, научный сотрудник. Однако не его должность делала его сны столь удивительными. Причем по-особенному удивительными, а не просто смешными. Из всего экипажа его сновидения были наиболее профессионально организованными. Они больше, чем у всех остальных, соответствовали его бодрствующей сущности. Его сны не содержали никаких иллюзий. Если хорошо знать Эша, то это не было странно. Но из шести его товарищей никто не знал его по-настоящему. Зато Эш хорошо разбирался в себе и знал, что мешает ему стать профессиональным творцом снов, хотя это занятие привлекало его гораздо больше, чем остальных.
Там был еще кот по кличке Джонс. Самый обычный домашний или, в данном случае, корабельный кот. Это был большой рыжий кот с неясной родословной и независимой манерой поведения, давно уже привыкший и к причудам космических полетов и к особенностям характеров людей, путешествующих в космосе. Вместе с остальными членами экипажа он находился в анабиозе, и видел простые сны о теплых и темных местах и о мышах, подверженных действию силы тяжести. Он был единственным из спящих, кто чувствовал удовлетворение, хотя его и нельзя было назвать простаком.
Просто удивительно, что никто из спящих на борту космического корабля не достиг до сих пор квалификации профессионального творца снов. Ведь у них для этого было гораздо больше времени, чем у любого профессионала на Земле, хотя в анабиозе даже сны замедлялись. В силу необходимости они вынуждены были проводить во сне многие месяцы. Все, что можно было делать в охлаждающих камерах, куда помещался экипаж на время перелета, — это спать и видеть сны. Они могли остаться вечными любителями, правда, они уже давно стали весьма компетентными любителями.
Не спал лишь «Ностромо». Он не нуждался во сне. Он работал постоянно и делал все для поддержания чуть теплившейся жизни людей, погруженных в анабиоз. От такой жизни до истинной смерти был всего лишь шаг, и смерть следовала за гиперсном, словно акула в ожидании добычи за кораблем в океане. Сонная тишина на борту корабля нарушалась лишь тихим жужжанием приборов. Повсюду были установлены датчики, которые контролировали каждую приборную стойку, каждую электрическую цепь. Наружные датчики следили за пульсом космоса, фиксируя электромагнитные возмущения.
Часть электронного мозга «Ностромо» была предназначена для анализа таких возмущений. Стоило поступить сигналу, как тут же оживали бездействовавшие до поры микросхемы, и спустя некоторое время машина принимала какое-то решение, что сопровождалось изменениями на панели световых индикаторов. На борту «Ностромо» раздался характерный сигнал, хотя никто из спящих не мог его услышать. Этот сигнал стал предвестником довольно редкого во время перелета события. На корабле, в царстве мерцающих ламп и приборов, находился особый отсек с семью «коконами» из белоснежного металла и пластика. Отсек наполнился новыми звуками — это со свистом и шипением выходил из резервуаров воздух, делая атмосферу на корабле пригодной для дыхания. Человеческие существа переложили бремя заботы о себе на искусственный разум, доверив ему в нужный момент вдохнуть в них жизнь. Приборы в комнате провели анализ воздуха и нашли его приемлемым для поддержания жизни столь хрупких и уязвимых существ, как люди. Зажглись новые индикаторы, замкнулись новые цепи. Без громких звуков фанфар крышки над семью куколками открылись, и находившиеся внутри гусеницеобразные формы снова начали выходить на свет.
Семь членов экипажа «Ностромо» медленно возвращались к жизни. Они имели довольно жалкий вид. Во-первых, они были мокрыми от специального раствора, в который они были погружены на время гиперсна. Во-вторых, они были нагими, а жидкость — это плохой заменитель той искусственной оболочки, которая называется одеждой.