А затем случилось то, что случилось… Я даже не сразу поняла… Оглушающая боль, что колючими щупальцами утянула меня во тьму, не позволила мне этого сделать.
То, что было после можно описать одним словом – агония. Агония тела и души.
Сейчас я понимаю какое чудо, что я осталась жива. Но тогда, после пробуждения мне хотелось назад, во тьму, чтобы не знать, не понимать ничего…
В то время мне было нужно жить для кого-то, для себя я жить не хотела. Моей путеводной звездой стала мама. Ради неё я поднимала веки, делала вдох и терпела ужасающую боль. Ради её улыбки и блеска в глазах боролась за каждое движение и каждую победу над немощью сковавшей тело. А затем просто привыкла двигаться, бороться.
Когда же всё изменилось для меня? Наверное тогда когда жизнь наладилась. Жизнь наладилась, а я нет. Пока меня лечили в Германии, за деньги семьи Петовых, к их чести они не стесняли нас в средствах, судьба переплетала свои нити. Где распутывая, навсегда отделяя одну от другой, где связывая прочным узлом.
Так и вышло что мама познакомилась с Геннадием Шмелёвым, иммигрантом из нашей родины. В девяностых он с семьёй перебрался в Германию, благо были средства и таланты. Он полтора десятка лет проработал в одной из клиник, пока сын не сменил его на посту.
Жена Шмелёва оставила этот мир довольно давно и мужчина жил спокойной, размеренной жизнью. До того дня пока я не стала пациентом его сына Всеволода.
Мама до последнего не признавалась мне, с возмущением заявляя: «Какие мужчины в моём возрасте, Слава?»
Но Геннадий был настойчивым кавалером, это невероятно радовало меня. За все испытания, слёзы пролитые тихо в подушку, за жестокие тихие шепотки окружающих, клеймо «мать-одиночка», Светлана Калинина заслужила быть любимой.
Я невероятно радовалась за маму. Шмелёв однажды пришел ко мне в палату для личного разговора. Я едва ли не рассмеялась над его нервными метаниями, словно подросток ей-богу! Плотину моей сдержанности прорвало когда он начал заверять что не обидит мою маму.
«- Вы что же маму замуж позвать собираетесь? – в лоб спросила его тогда.
- Собираюсь! Я конечно уже староват для вашей мамы, но поверьте мне, Славочка, в душе я молодой всегда!»
Мама так и не дала нам завершить разговор, ворвалась в палату растрёпанная, раскрасневшаяся.
«Гена, ну ты что?! Какое замуж? Что ты несёшь?!»
В тот день я впервые выдохнула с облегчением. Беспокойство о судьбе собственной родительницы, которое исподволь грызло меня истончая опоры на которых держался внутренний мир, сошло на нет. До этого дня каждый день я встречала как очередной поединок с собой. Пытаясь бороться не только с физическими проблемами, но и страхами и вопросами «А что если мама останется одна?..»
Когда этот вопрос разрешился и Светлана обрела опору, надёжное плечо, я словно почувствовала невероятную лёгкость. Время шло, жизнь менялась. Стены больницы сменились стенами чужого-родного дома. Гена настоял на браке и бросился утрясать вопрос с гражданством новоиспечённой жены и дочери.
Хотя сводный брат Всеволод выглядел замкнутым человеком, но на удивление, принял пополнение семьи радушно. Мы не нарушали его личного пространства, он не делал этого в ответ. Поначалу с опаской принимала его заботу, помимо помощи в реабилитации. Мужское внимание к себе вызывало горечь и недоверие. Искалеченное тело изрисованное шрамами вынуждало прятаться и отталкивать окружающих. Меня жег стыд, когда кто-нибудь смотрел на мои увечья.
Глядя на мои метания Всеволод в своей молчаливой манере помог мне справится и с этим. Из разговоров простодушной мачехи узнав о моём неоконченном образовании пристроил в арт-студию. Кроме обучения там имелись также волонтёрские программы.
Говорят если смотришь на чужую боль и страдания свои отходят на второй план. Так и вышло. Работая с больными детьми и взрослыми помогая им преодолеть себя я забывала свою боль. Каждый человек хочет быть нужным.
Но, спустя время черная тоска словно змея снова зашевелилась внутри. Под оболочкой довольства, улыбок и веселья, обитала беспросветная тьма и туга. Особенно остро я ощущала её глядя на счастливые пары, на маленькие солнышка, что порой лишали покоя заботливых родителей.
После потери своего собственного счастья я боялась приближаться к самым маленьким, работая всегда только с подростками. Мне было страшно, что я не выдержу, заплачу, сломаю непрочную скорлупу скрывающую эту голодную бездну пустоты. Её не заполняли даже слёзы льющиеся в подушку бесконечным потоком под покровом ночи.