Давно уже отец так не выходил из себя. Я сто лет не слыхала, чтобы он так кричал, просто вопил, беспокоясь за меня. Приятно. Почаще ори, папа, кричи от души во весь голос. Крикни еще раз, что ты любишь меня, несмотря на все мои заморочки, и сними ты пальто, оно все в снегу, – простудишься.
Мой бедный голубоглазый папа, мой седовласый красавец Кен, яркий и светозарный, как небо Бретани. Он все еще не теряет надежды. Он столько раз видел меня слабой, истощенной, полуживой, дошедшей до края, а потом возрождающейся, что привык к своей дочке-фениксу Однако синусоида биения моего сердца потихоньку распрямляется – я вижу ее на аппарате, который отражается в висящем над раковиной зеркале. Не видно больше четких жирных кривых, уверенных взлетов и падений. Нет, белая линия ползет по экрану и извивается лениво, как старая змея. Я закрываю глаза.
– Но где же Тара?! Где моя дочь?!
Я ищу ее взглядом в палате, которая кажется бесконечной. Мне удается выговорить ее имя. Теперь мои глаза широко открыты.
– Та-ра… Тара! Дочка!
– Дети младше пятнадцати лет сюда не допускаются. Отдохните, не говорите больше, вы слишком слабы.
Голос медсестры профессионален и сух. Я и сама чувствую, что слаба. Успокойся, госпожа медсестра, я буду смирно лежать здесь, – да-да, я останусь здесь надолго. Но прежде мне хочется увидеть дочку, можешь ты это понять, госпожа медсестра? У тебя дети есть? Таре пять лет, мне так хотелось бы дожить до ее пятнадцатилетия – и сегодня мне плевать на больничный распорядок.
– Тара? Тара!
Но если она не придет, кто скажет ей, что я люблю ее? Что, даже если я сегодня умру, я все равно буду жить – для нее, в ней, на ней. Я буду бабочкой с пыльцой на крылышках, севшей ей на плечо, красивой красно-лаковой божьей коровкой, которых она любит прятать в ладони, или воздушным змеем – как тот, что летал над пляжем, – помнишь, Тара? Я буду всегда над тобой, я буду парить в твоем небе. Но кто тебе скажет, что я люблю тебя? Ты, папа? Ты сумеешь сказать это моей дочке? Ты сможешь прокричать ей это, как ты только что крикнул мне? Я на тебя рассчитываю. Надо, чтобы она запомнила это на всю жизнь, понимаешь, чтобы заучила наизусть, это важно. Я не успела сказать ей это перед смертью, я ничего не помню, кроме боли и воя сирен.
– Добутамин! [1] По максимуму! Электрошок пока не даем. Больше делать нечего.
Дежурящий сегодня утром молодой кардиолог испуган и растерян. Он машинально вертит шеей, бессильно переводя взгляд с одного экрана на другой.
Когда я лечу в самолете и мое кресло проваливается в воздушную яму, я кричу, что никогда больше не сяду в самолет, и всматриваюсь в лица стюардесс, пытаясь определить степень серьезности момента.
«Впереди катастрофа» – вот что написано на хмуром лице красивого доктора.
Добутамин – замечательная штука, это что-то вроде легального крэка, придуманного специально для пациентов реанимационного отделения. Да-да, отличная мысль, дайте-ка мне добутамина! И сразу – сумасшедший эффект. Как химический электрошок, он имеет очень сильное, но быстротечное воздействие, и ты чувствуешь себя на все сто. Благодаря добутамину человек может из дохляка сделаться прямо суперсилачом.
Доза, видимо, была неслабой. Я сразу открываю глаза и ору:
– Мне лучше, черт, мне лучше! Все в порядке, папа? Съездишь за Тарой? Я знаю, еще рано, но ты разбуди ее. Я хочу ее видеть, мне надо поговорить с ней. Все в порядке, Лили? Ты ведь не будешь плакать, да? Особенно при Таре. И при мне тоже, это на меня тоску нагоняет. Мне хочется конфет и кока-колы. Пожалуйста, папа. Все-таки я схожу на пробежку. Кстати, какая там погода? Снег? Жалко. Бегать в снегоступах – просто морока. А доктор-то какой хорошенький! Заметила, Лили? А какие глаза у него, какие руки! Еще немного добутамина, доктор, – не для меня, для нашего романа! Вот бы перед смертью заняться любовью. Прекрасный финал. Я не против того, чтобы умереть в постели, лишь бы не лежать там в одиночестве. Ты заметила, Лили, что кардиологи в реанимации всегда красавцы? Нет? Честное слово. Как будто они прошли кастинг. Отбирали таких накачанных, как в сериале «Скорая помощь», и симпатичных, чтобы добавить немного лирики. Только зачем показывать меня этим сексапильным докторам в таком неприглядном виде, с восковым лицом, в мертвенном свете неоновых ламп, в казенном халате, со слипшимися волосами?! Тсс… доктор возвращается.
Проблема добутамина в том, что сердце, естественно, не может долго выдерживать такую шоковую нагрузку, – жизнь плохо сочетается с искусственными методами стимулирования.
– Отменим добутамин, посмотрим, как пойдет.
– Вы уверены, доктор?.. Я вам не нравлюсь?
– У нас нет выбора.