– Дорогая, разумеется, он будет с Джинни, – Джастин чуть покровительственно похлопал жену по бедру.
– Я, – спасительная ложь приходит в голову внезапно, – мы расстались.
– О! Мне так жаль! – восклицает Линда, и на секунду мне становится стыдно, но она продолжает: – Тогда, может быть, ты придешь к нам?
Я благодарно киваю, умело скрывая за этим движением ликование – да, черт, возьми, да! Я буду здесь, с вами. Буду сидеть в этом кресле, которое все в доме уже привыкли называть моим, буду смотреть на огонь и кожей ощущать присутствие Джастина рядом. Чувствовать легкий жар, а потом озноб, когда он будет не только смотреть в мою сторону, произнося шутливые тосты, а подойдет и дружески приобнимет.
Чистый мазохизм. Что удерживает меня от того, чтобы отправить Линду куда-нибудь в Новую Зеландию со стертой памятью, что не дает мне внушить Джастину, что мы любовники?
Как сказал бы один мой знакомый: «Гриффиндор – это диагноз!». Проклятое гриффиндорское благородство! Но я знаю точно, что никогда не прощу себе такого поступка. Или пока не прощу? Не дошел до полнейшего отчаяния, до кондиции? Не знаю.
Знаю только, что впервые в жизни влюбился. Странное это чувство. Хочется обладать Джа, назвать своим и в то же время раствориться в нем, отдаться и позволить все. И самое главное желание – быть с ним, оберегать. Не тревожить, а это значит охранять его покой и быть стражем его семейной жизни. Такая пытка! Но я не променял бы ее и на тысячу лет прежней жизни, жизни без него.
– Дружище, – голос Джастина полон энтузиазма, – я так рад, что ты будешь с нами в Рождество! – он от избытка чувств хлопает меня по плечу, а Линда уже успела сбегать на кухню и вручила мне банку отвратительного горького маггловского пива, которое обожает ее муж. Из ее рук и за компанию с моей тайной любовью я готов выпить даже яд.
– Гарри, – Линда неуверенно прикасается к моему плечу, – ты же вроде бы жил вместе с Джинни?
Я неуверенно пожимаю плечами, не понимая, к чему этот вопрос.
– Просто, если тебе негде жить, то у нас есть свободная комната и…
Я готов расцеловать эту прекрасную, замечательную, восхитительную женщину! Да! Да, я с удовольствием приму ваше предложение!
Ставлю локти на колени и опускаю на них голову, чтобы никто не увидел выражения моего лица. Когда люди расстаются с невестами и оказываются практически на улице, они не бывают так неприлично счастливы.
Линда и Джастин тактично оставляют меня одного.
Я смотрю на огонь. Язычки жаркого оранжевого пламени лижут почти прогоревшие дрова. Обычный, немагический камин, предназначенный в доме с центральным отоплением только для уюта.
В похожем на склеп особняке на Гриммо было полно каминов, но сидеть и любоваться огнем там никому не приходило в голову.
Так странно, но сейчас я понял с необычайной ясностью, что у мальчика, который выжил, никогда не будет семейного очага, что я обречен греться у чужого огня. Главное – не обжечься.
========== Глава 2 ==========
Меня поселили в мансарде, назвав очень скромную сумму аренды. Большая светлая комната радовала глаз новыми обоями, лоскутным покрывалом на кровати, уютным креслом-качалкой. Линда даже принесла мне большой клетчатый плед, извиняясь, что в комнате нет отопления, и предлагая поставить какое-то хитрое изобретение маггловских техников, именуемое «электрокамин». Пришлось соглашаться, потому что отказ выглядел бы странно, включать-то я его все равно не собирался – согревающие чары проще, надежнее, привычнее, что уж говорить.
Впервые мне хотелось идти с работы домой, впервые внутри появилось теплое чувство принадлежности к семье, и от этого хотелось любить весь мир. Даже мое внезапно вспыхнувшее чувство к парню, который был почти точной копией меня самого, немного утихло, перетекло в другую плоскость, перестав вызывать дикое вожделение при общении. Наверное, я сумел справиться со своей эгоистичной любовью, теперь для меня главным было его счастье и душевный покой, и именно это наполняло сердце радостью: я смог, я справился, не разрушил семью, сохранил мир в этом доме и наслаждался покоем и близостью Джа.
К сожалению, иногда я появлялся в своей мансарде очень поздно и никого увидеть не успевал, но не приходить совсем тоже не мог – к чему лишние вопросы? Тем более утром все равно приходилось показываться в кухне, пить растворимый кофе и есть тосты с джемом, которые упорно готовила для меня Линда, попутно пытавшаяся разузнать про мою работу. А что я мог сказать? Что работаю министром? Не уверен, что после этого мне бы не вызвали психиатров или того хуже – не отлучили бы от дома. Приходилось врать и изворачиваться, намекая на службу в органах правопорядка. Да я и не особо врал – аврорат как раз и был таким органом, а я оттрубил там лет восемь-девять, начав с самой нижней ступени и, в конце концов, став Главным аврором.
В один прекрасный день, устав от настойчивости, с которой Линда пыталась разузнать обо мне как можно больше, я показал ей какой-то рекламный буклет, применив чары, после чего женщина успокоилась и перестала донимать расспросами. Иногда быть магом очень неплохо.
Мне безумно нравилась такая жизнь, казалось, та пустота, что жила во мне со дня смерти родителей, наконец отступает. Дом. Семья. Близкие люди. Для кого-то это просто слова, а я наслаждался каждой минутой новой и такой непривычной жизни.
– Гарри, ты выглядишь умиротворенным, – говорила Гермиона, когда время от времени мы с ней встречались.
– Возможно, – уклончиво отвечал я.
– Что, так и не скажешь ничего? – осторожно допытывалась она.
– Боюсь сглазить, – честно признавался я под пристальным взглядом орехово-карих глаз подруги. Она переживала и искренне хотела мне счастья, но разве я мог признаться в своих чувствах к женатому человеку, не магу, в семью которого я, можно сказать, влез обманом? Нет-нет! Честность и принципиальность Гермионы Грейнджер, которая отказалась выйти за Рона только на том основании, что тот требовал от нее смены фамилии, временами зашкаливала и была крайне неудобной. Она никогда бы не смогла стать политиком, там как раз в чести были компромиссы, искусством коих за три года карьеры министра я овладел почти в совершенстве.
Я полюбил утро. Приятно просыпаться не от скрипучего голоса Кричера, а от обычного будильника, потягиваться в светлой комнате, когда никто не стоит над душой, когда высоко над головой не пыльный выцветший балдахин с некогда золотыми кистями, который вредный домовик возвращал на место уже третий раз – как же, наследство его обожаемой хозяйки, а обычный побеленный потолок.
Мне нравилось умываться в крохотной гостевой ванной комнате, вытираться простыми белыми полотенцами без вышитых гербов и вензелей, каждый раз царапающих кожу. Я чистил зубы, когда снизу раздался звон битого стекла, крик Линды и рев Сэмми. Что, черт возьми, могло произойти?!
Задыхаясь от страха за них, выскочил из ванной как был в одних домашних штанах и майке и, пока бежал по лестнице, пропуская ступеньки, думал: как же хорошо, что еще не успел залезть под душ!
Темные, чуть неровные от времени ступеньки кончились внезапно, и я выскочил чуть не на середину гостиной с палочкой наперевес. Хорош аврор, так подставляться! Но в разгромленной комнате кроме ревущего белугой Сэмми, жутко сердитой Линды и растерянного Джастина никого не было.
– Что случилось? – осторожно спросил я, запихивая палочку в карман, хотя сам уже догадывался о причинах беспорядка.
– Мы не знаем, – напряженно сказал Джастин.
– Бесы! – всхлипнула Линда. – Наш мальчик одержим!
Сэмми испуганно смотрел на взрослых и тихо всхлипывал.
– Ма-ам-а-а, – шагнул он в сторону Линды.
– Не подходи! – взвизгнула та, выставив вперед руки, ребенок заревел вновь.
О господи, у ребенка проснулась магия, первый стихийный выброс, а тут такая реакция! Они же сейчас спровоцируют еще одну волну, и малыш свалится с магическим истощением.