Петрович покрутил в руке граненый стакан, рюмки уже некоторое время были признаны «несерьезной посудой и попасть сложно», заново переживая свою опрометчивость. Я про себя прикинул источник его «куража», похоже, если он так каждый день отдыхает, то…
— Так вот, тулку свою верную перезарядил, ясен пень. В один ствол картечь «пятерку», в другую — пулю, хорошая у меня была — шарик от подшипника свинцом залитый. Оба курка взвел, так чтобы в случае чего… да и попер буром. Недалеко впрочем, прошел, аккурат вдоль овражка буреломом доверху засыпанного прошелся, малинник обошел и тут ОН. Стоит. Смотрит.
— Неужто шмальнул?!
— Да ты что! Хотя до него метров пятьдесят было, дистанция самая что ни на есть… Но у меня даже мысли такой не возникло, руки сами опустились, и вообще все как-то стало далеко… мелко что ли…
— И каков он?
— А не запомнил толком ничего — глазищи только громадные, на пол лица, будто у ребенка, в самую душу заглянули. Уши все время шевелятся, на жеребячьи похожи. Голова круглая, кошачья, все остальное в шести скрыто, шерсть серая, были черные пятна, но родные или просто тень от листьев не понять, даже мужик или баба не разглядел.
— Так немудрено, зверь же к тебе грудью стоял? Что так разглядишь…
— Какой зверь? Или хотя… в общем стоял он как мы, на задних и ни на что при этом не опирался. Так что не будь шерсти увидел бы наверняка, если там было чего… Впрочем никаких сисек тоже не висело.
— Ну а потом то что? Может он тебе еще и сказал чего?
— Нет, не удостоил… Посмотрел на меня секунду, головой покрутил и ладошкой так от себя ко мне махнул, будто отталкивая.
— А ты?
— А что «я», развернулся да и пошел, как пришел.
— К зверю спиной повернулся?! — удивленный возглас хоть и был «в тему», но получился совершенно искренне. Событие все больше приобретало прям-таки мистическую окраску.
— Ты это… Не называй его больше зверем, а то сразу городского за версту видно, хоть вроде и человек с пониманием… — Петрович решительно влил себя еще остававшееся на дне стакана, и продолжил — Ничего я тогда вокруг не видел, тишина и покой на душе были. Только когда до овражка дошел — почувствовал, что что-то не то. И ведь не сразу даже понял, в чем дело — тулка моя, неведомо как за спиной оказалась, курки спущены. И когда я это все сделать умудрился, ума не приложу… — Петрович, задумчиво поискал ответ на дне пустого стакана и, спохватившись, потянулся за четвертью.
А дальше пришлось воочию убедиться в словах первого шефа, говорившего — «как это «не помню, пьяный был», не бывает так чтобы не помнил, бывает, что вспоминать не хочется, стыдно потому что».
Словом, вспоминать, что было дальше не хочется многое. Тем более что достижения современной фармакологии сдались перед мудростью зеленого змия, а вот мгновенно это произошло или постепенно, восстановить не удалось. Зато все остальное вспоминалось потом, с немалым стыдом, но вспоминалось.
Например, как двоим, крепко хильнувшим мужикам, захотелось еще догнаться и они поперлись через все село к Морковне у которой был самый забористый самогон. Причем, просто так им идти было скучно и в итоге они вовсю подбадривали свое перемещение исполнением арии князя Игоря. Выбор репертуара, судя по всему, принадлежал мне, поскольку Петрович слов не знал и только подвывал мотив.
Загадочная Морковна с исконным женским долготерпением наблюдала четыре попытки штурма собственных ворот, сопровождавшихся громогласными военными советами на тему — куда они открываются и не проще ли будет перелезть. В итоге ворота пали (хорошо хоть не буквально) под скоординированным натиском и решительными усилиями, а хозяйка, поигрывая дубовым засовом от хлева из сотого бруса, смогла вежливо поинтересоваться — «чего надо, гости дорогие».
Простой вопрос вызвал некоторое замешательство, поскольку в пылу штурма цель его несколько подзабылась. Выяснение цели мероприятия могло сильно растянутся, а то и вовсе иметь непрогнозируемые и особотяжкие последствия, хотя-бы по тому, что среди рассматриваемых вариантов были и предложения как руки и сердца, так и более конкретных истосковавшихся по женскому вниманию частей мужского организма.