Ну вот, папа посадил лозу под балконом, но внизу жила соседка Лиза Чайка, огро-о-омная, как трансформаторная будка. Она вылила под виноград кипяток. Виноград своими салатовыми листиками заслонял ей виды. А какие виды там были — стройка… да. Вылила кипяток, и папа так расстроился, что прямо чуть не плакал. И он стал эту лозу спасать. Что-то вырезал. Выстригал, пересадил ее на заднюю сторону дома, и она, благодарная, лоза, — она ведь существо чувствующее и мистическое, она принялась и потянулась листьями прямо к окну, где была моя комнатка. Окрепла. И вот на этой лозе — воробьи. Уж которое поколение. На закате они начинают орать, устраиваясь на ночлег, как они там помещаются, просто не представляю. Но орут, орут… Но тут Тигрис наш, пират сомалийский, одним прыжком — шлеп! — легенько, на подоконник, глаза выпученные, и, поцыкивая зубом после сытного ужина, он воробьям, мол, пацаны, а чё орем, ы?
И все-о! тихо! Все по койкам и спят. Порррядок теперь у нас. Отак. А то галдели и дрались каждый вечер.
Надо бы его сфотографировать, но сначала ведь надо его поймать. Остановить, чтоб он сел или лег… Не-е-е. Он ведь не бегает, он телепортируется. Только по топоту и звону его игрушки слышно, в какую сторону он умчался, ускакал… И дает всем понять, кто здесь хозяин. Неприветлив с чужими. Подходит, нюхает, трогает лапой, даже шипит иногда, мол, гражданка, вы тут случаем не засиделися? У нас дел — цельна телега. А вы тута…
И кушает уже с таким брезгливым видом, мама говорит, иногда думает, что он повернется и скажет, головой покачивая: «А печеночка сегодня жестковата… не удала-а-а-ась… бывала и лучше. Знаем. Едали…»
БАБУШКА, К ДОСКЕ!..
— Ты, мама, — говорил как-то мой Даня, — или посылай за мной в детский сад дедушку, или сама одевайся поприличнее, потому что Генка всем говорит, что у меня мама ненастоящая. Вон у Генки мама, — и Данька мечтательно закатил глаза, — у нее имя, знаешь, какое?! Не какая-нибудь там… А Галина Трандафировна! И она здоровенная такая! Крепкая! И в юбке! Ох, какая у нее юбка! — восхищенно завидовал Данька. — Можно палатку делать или ширму для кукольного театра!
И дочь моя туда же:
— Что-то ты, мама, какая-то несолидная. Хохочешь все время. И поешь, как птичка. И ходишь как-то вприпрыжку. Что же это такое? Ты почему не занимаешься совсем нашим воспитанием, мама?! У меня скоро детство закончится, а я до сих пор не знаю, что значит стоять в углу, что такое крепкая родительская рука или ремень на моей попке… Другие дети вон сколько рассказывают… И скандалы, и наказания разнообразные… Эх ты, мама… Лишить тебя, что ли, родительских прав?
А Данька возражает с сомнением:
— Да кому она такая нужна? Она же без нас пропадет… Или плачет, когда у нас неприятности, или хохочет, когда все в порядке. В нормальном состоянии ее же не застанешь… Вот, опять смеется!
Вообще, как-то жизнь слишком быстро мчится. Мое внутреннее состояние и моя мысль за нею просто не поспевают. Мне ведь уже двадцать шесть лет… Даже за сорок…. Очень за сорок. А в душе — все еще тринадцать. И не больше.
Вот сплю я как-то, мать семейства, женщина в возрасте, по мнению окружающих, — 26 лет и вправду мне тогда было — и снится, что Лев Алексеевич вызывает меня к доске отвечать, а я — ну абсолютно не готова. И весь девятый «А» класс начинает мне подсказывать, шепчут что-то, а я ну ничего не понимаю. И влепят мне сейчас, примерной отличнице, пару.
И вдруг просыпаюсь от какой-то возни, кряхтенья и шуршания. А рядом в кроватке — ой! какой-то малюсенький ребеночек, такой хорошенький! — А! так это же Даня, мой сын, — он, как бабочка, уже вылез из всех своих пеленок и одежек, лежит, в чем я его родила, приветливо машет мне руками и ногами, намекает, что неплохо бы перекусить, самое время, а потом видит, что я никак в себя прийти не могу, и как заорет! А голос у него — ого!
А я, глядя на него, с ужасом думаю, что мне утром еще фартук гладить черный школьный и воротничок с манжетами к форменному платью пришить — в школу к девяти часам. И ужасная, просто ужасная годовая контрольная по физике. И к репетитору по математике. И в музыкальную школу — технический зачет у меня скоро. И самая страшная мысль — на кого ж я Даню оставлю!!!
И я так глубоко задумалась, что очнулась оттого, что он вдруг говорит: «Мама, мы с Ирочкой решили пожениться…» Смотрю, а он в офицерской форме со значком переводческого корпуса и уже с двух языков синхронно переводит, третий учит, четвертый со словарем, а пятый и так понимает. Представляете?! А у меня еще та! годовая! контрольная! по физике! не написана!!! Поняли, как время бежит?!