Остальное?
Тоже достоинства. И упаси вас Бог сказать нечто крамольное в радиусе километра от мадам-с. Загрызут.
С наслаждением.
Телефон пискнул.
Яна вытащила его из кармана и улыбнулась. На экране светилась смешная детская рожица с падающим на лоб чубчиком.
Ее малыш.
Гошка.
- Добрый вечер, солнышко мое.
- Мама, добрый вечер.
- Как у тебя прошел день?
- Я мультик смотрел про машинки.
- И как звали машинки?
Гошка пустился рассказывать о том, что видел сегодня на планшете. Яна слушала и улыбалась.
Ее сын.
Ее маленькое чудо.
Ее вина.
Порок сердца, так звучал диагноз Георгия. Приговор?
Нет. Не приговор, если у тебя есть руки, силы, есть возможности. Даже полностью сердце пересадить можно, если найдется донор, а уж операции...
Не бесплатно, увы.
Но ведь реально!
Сейчас ее малыш лежал в больнице. Яна все отдала бы, чтобы быть рядом с ним, но в реанимацию ее не допускали. Хорошо хоть планшет и телефон разрешили.
Ругались, конечно, но разрешили.
И хорошо, что лечение проходит успешно.
Заслушавшись, Яна не увидела плотную тень, которая метнулась к ней из переулка.
Смяла, втолкнула в темноту, дыхнула в лицо ароматом нечищеных зубов и перегара, и прошипела:
- Бабло давай, сука!!!
Яна действовала спокойно и уверенно, как привыкла.
- Телефон возьмешь?
- Да!
- Бери. А я пока достану деньги.
Мужчина, явно наркоман, лет сорока по виду, понял, что сопротивления ждать не приходится, и чуть расслабился.
Лезвие ножа опустилось. И навстречу ему взлетели руки.
Телефон он и правда успел схватить. А больше ничего и не успел.
Четыре удара были нанесены - четко, как поставили.
Коленом в пах - отвлекающий, его обычно и ждут, пяткой в свод стопы - уже резко и жестко. Удар ладонями по ушам заставил его скорчиться, а добивающий, кулаком в горло, опуститься навзничь... Сдохнет?
Выживет?
Яну это интересовало меньше всего.
Второго врага, который подкрался сзади, она не заметила. И пропустила удар ножом в спину...
Холодно, как же холодно...
Яна повернулась к убившему ее человеку.
Она понимала, что удар смертелен, она видела такое, она знала...
Пара минут. Что она может сделать?
Только одно.
Слабеющая рука уронила сумочку. Из нее выпали несколько купюр - ей сегодня дали зарплату. Она хотела купить Гошке несколько игрушек - продукты у нее не возьмут, а вот игрушки она ему на планшет загрузить может...
Вторая рука скользнула в карман - не хотела, а придется...
Второй подонок шагнул, наклонился за деньгами...
Шило в руке Яны словно ожило. И нашло свою жертву.
Один удар.
Жесткий и сильный, в сердце - целилась туда, но слабеющая рука дрогнула. Впрочем, грабителю и этого хватило, чтобы свалиться.
- Сдохни, падаль.
Женщина упала рядом со своими убийцами. Первый, кажется, тоже кончался, наверное, она ударила слишком сильно... плевать!
Гошка...
Ее малыш... он один останется...
Он в приют попадет...
ГОШКА!!!
Другой мысли у женщины в этот момент не было. И шевельнулись губы, шепча старое, откуда-то из детства взявшееся...
- Кровью и плотью, жизнью и смертью, душой и посмертием... я все отдам тому, кто защитит моего сына!
***
- Мадам Цветаеф, я должен с прискорбием сообщить, даже если лечение пройдет удачно, внуков у вас не будет.
- Черт побери!
Дорогая швейцарская клиника сияла. Белизной, чистотой, дороговизной... больницу она практически не напоминала. Но запах...
Хлорки? Смеяться изволите?
Дезинфекции? Тоже нет, здесь применялись самые передовые средства, которые не пахли антисептиком, да и проветривали здесь, и воздух озонировали, и...
Нет.
Здесь царил совсем другой запах.
Запах человеческого горя и боли.
Вопреки всем заявлениям материалистов, страдания тоже имеют свой запах? След? Ауру?
Здесь это ощущалось достаточно сильно. Даже в безумно дорогой клинике, отделение для безнадежно больных - оно и есть отделение для безнадежно больных.
Сами больные, их родные, близкие...
Моложавой подтянутой женщине никто не дал бы ее пятидесяти пяти лет. Сорок? Да, возможно, может, даже тридцать пять. Пластические хирурги постарались.
Но стоило взглянуть ей в глаза...
Именно взгляд выдает людей. Хоть ты кожу с попы на голову натяни, а глаза все равно останутся усталыми, пустыми, безрадостными... старыми.
Сейчас глаза мадам Цветаеф или Ольги Сергеевны Цветаевой, были именно такими.
Единственный сын...
Кровиночка родненькая...