Это письмо Жоржа Дантеса не могло быть написано раньше лета 1836 года. Как известно, Натали вновь встречает Дантеса после большого перерыва: по меньшей мере три последних месяца она не должна была появляться в свете (по случаю траура после смерти свекрови, а затем в связи с рождением дочери). Письмо помечено Петербургом — значит, дачный сезон уже закончился и Пушкины вернулись с Островов в город. Ещё одно обстоятельство (возвращение в столицу Веры Фёдоровны Вяземской после долгого отдыха в Норденрее) отодвигает дату, раньше которой оно не могло быть написано, на последние числа сентября: княгиня распахнёт двери своего салона только в двадцатых числах месяца. С другой стороны, вне всяких сомнений, Дантес пишет письмо до того, как он получил вызов Пушкина. Скорее всего, оно написано в какое-то из его дежурств на Шпалерной. Если бы не долг службы, то никакая сила не смогла бы удержать в тот вечер и в ту ночь Дантеса в казарме: он примчался бы в дом баварского посланника Максимилиана фон Лерхенфельда, где — он знал — будет и Натали. Из всех дней, что Дантес был занят на дежурстве, видимо, следует остановиться на той дате, которая ближе всего к 19 октября, т, к. известно, что 19-го полковой врач дал ему увольнительную по болезни. Зная о том, как легко простужался и часто болел французский офицер, мы вправе понимать его жалобы на неожиданный упадок сил, жар и «страшную лихорадку» не только как описание любовного недуга, но и как симптомы начинающегося воспаления лёгких. Следовательно, нам остаётся предположить, что Дантес написал это письмо днём 17 октября: накануне этого дня он вышел от Вяземских и наверняка остановился, чтобы хоть немного прийти в себя, и тут его легко могло просквозить порывистым ледяным ветром, который дул в тот день с Финского залива, нагоняя воду в Неве.
Так постепенно мы начинаем кое-что понимать: должно быть, ещё в октябре Пушкин предложил Дантесу объясниться, возможно, не обошлось без резкостей, особенно если учесть, что Пушкин наказывал Дантесу впредь не появляться на пороге его дома.
Нечто драматическое и бесповоротное должно было произойти в это время в отношениях Натали с Дантесом, возможно, это был её отказ — тот самый, о котором Александр Трубецкой рассказывал матери княжны Марии Барятинской. И теперь стоило ему только увидеть Натали, как слёзы сами подступали к горлу, и выглядеть тем беззаботным весельчаком, каким привыкли его видеть в свете, требовало от него неимоверных усилий. Стало быть, с того момента, как он потерял голову из-за жены Пушкина, вся его весёлость была наигрышем, не более чем бравадой. Кроме того, не следует забывать, что у Дантеса были весьма серьёзные причины, чтобы потерять покой и самообладание: он действительно угодил в чудовищную историю со старшей из сестёр Гончаровых, Екатериной.
Итак, теперь у нас есть доказательство того, что Дантес «руководил всем поведением» посланника, а не наоборот. Это Дантес подстроил так, чтобы тот сводничал, упросив «отца» поговорить с «небезызвестной Дамой», выведать её чувства и намерения, растрогать её и помочь тем самым одолеть её непреклонное сопротивление. Без тени смущения он обращается с просьбой замолвить за него слово перед женщиной, которую ни за что не хочет потерять, к мужчине, который любит его. И этот мужчина потворствует ему, он становится герольдом его безудержной страсти, которая причиняет ему самому и мучения, и страдания, и вообще должна быть для него оскорбительна. Однако он не бескорыстен, отнюдь. Он прекрасно понимает, что пока молодой человек не добьётся своей строптивой красавицы, никакой «спокойной жизни» не будет, а там — как знать! — со временем… не обратится ли этот юношеский пыл и на него. Но всё же он действует не только по расчёту: невыносимо видеть, как твой «сын» болеет и душой, и телом, как он вот-вот сойдёт с ума, и Геккерен готов на всё, даже на то, чтобы, взявши за руку, самому вести Наталию Николаевну к постели больного. При встрече он нашёптывает ей со слезой в голосе, что Дантес умирает, он погибает от любви к ней, в бреду он повторяет только её имя и просит, как о последней милости, только об одном — увидеть её.
Пушкин в известном своём письме к Геккерену хотел предстать пред ним искусным дипломатом, хорошо осведомлённым о том, «что делается у других»: « Le 2 de novembre Vous eûtes de Mr. votre fils une nouvelle qui vous fit beaucoup de plaisir. Il vous dit… [далее идет неразобранное слово, оканчивающееся на ité], que ma femme cragnait… quelle en perdait la tête…» («Второго ноября Вы получили от вашего сына известие, которое доставило вам большую радость. Он сообщил Вам что моя жена боится [нрзб], что она теряет голову…»).