— Ни одного портрета Сталина, — ни к кому не обращаясь, констатировал сухопарый, покачивая ногой в поблескивающем, начищенном хромом сапоге и критически оглядывая большую квадратную комнату.
— У меня нет и портретов Ленина, Маркса, Энгельса, — равнодушно вставил отец, — А разве обязательно развешивать дома портреты основоположников? У нас в институте все стены ими залеплены. Два гипсовых бюста Ленина и три — Сталина.
— Смелый вы человек, Андрей Васильевич, — заметил сухопарый. На погонах у него четыре маленькие белые звездочки, на кителе колодок нет. Видно, на фронте не был. Боролся с врагами народа внутри отечества.
— Я ведь прошел в родных советских лагерях с тридцать седьмого по сорок первый все круги дантова ада, — произнес отец. — А там вожди мирового пролетариата никогда не пользовались у политических уважением, это вы тут их на воле славите… Родные отцы-благодетели со всех стенок и стен на нас с прищуром смотрят и хитро усмехаются… Они-то заранее знали, чем все кончится.
— Что вы имеете в виду? — подал голос бровастый.
— То же, что и вы, — насмешливо обронил отец.
— Андрей, ну зачем ты? — негромко сказала мать, — Ведь там все тебе припомнят!
— Там… — со значением произнес отец, — Чего-нибудь почище придумают. Да, наверное, уже и придумали…
Вадим мучительно раздумывал, что делать? Эти двое пришли за отцом. Он вспомнил, что в их многоэтажном доме на Лиговке двумя этажами выше вот так же ночью пришли и увезли на Литейный старенького профессора Северова из Технологического. Его внук Анатолий — ровесник Вадима — через несколько дней тоже куда-то с родителями исчез, а в квартиру въехали новые жильцы. Им даже не понадобилось ничего покупать — помещение досталось им с мебелью и богатой библиотекой. Кто-то говорил, что Толика вскоре прямо у школы забрали, а другие утверждали, что он убежал из города…
Стараясь не скрипнуть кроватью, Вадим осторожно повернулся и столкнулся взглядом с сухопарым военным. У него были светлые, почти прозрачные глаза с чуть припухшими беловатыми веками. Глаза пристально, но без любопытства смотрели на него. И еще врезалось в память Вадиму — это косой беловатый шрам над верхней тонкой губой. Такие шрамы бывают от удара острым камнем. У него, Вадима, точно такая же отметка, только на лбу. Ким Куропаткин из соседнего дома в драке прошлым летом угодил ему, хотели даже швы наложить, но обошлось.
— Не притворяйся, паренек, — сказал сухопарый, — Ты давно не спишь, я ведь вижу.
— Зачем вы пришли? — спуская голые ноги с постели, угрюмо спросил Вадим.
— Ты посмотри, Зиновий, — усмехнулся сухопарый капитан. — Волчонок тоже показывает острые зубки!
Коренастый толстоносый Зиновий с воловьими глазами имел на погонах всего одну звездочку. Он бросил на мальчика равнодушный взгляд и уронил на пол толстый том.
— Зачем книги-то швырять? — не выдержала мать.
— И наступать на них сапогами не следовало бы, — прибавил отец.
— Зубы-то всегда можно обломать… — не отвечая родителям, процедил Зиновий, — Волчонок, он и есть волчонок, сколько не корми — все равно будет в лес смотреть.
— Заканчивай, Зиновий, — распорядился капитан, — Гражданин Белосельский — старый каторжанин и не станет дома держать компромат, а если что интересное и заховал, так следователю как миленький скажет…
— Ни одного тома Ленина или Сталина нет на полках…
— Нет и Маркса-Энгельса, — вставил отец.
— А какой-то Шопенгауэр, Бердяев, Розанов, Платонов, — продолжал Зиновий, — Я про таких и не слышал!
— Это библиотечные, — заметила мать, — Для работы.
— Знаем мы вашу работу… — многозначительно произнес капитан.
— Моя работа принесла стране миллионные прибыли, — с горечью сказал отец. — А страна вот так меня отблагодарила…
— Значит, ваша вредная деятельность перетянула весы этой…. немезиды, — усмехнулся капитан.