— Эх, Барат, какие мы с тобой дураки! — огорченно воскликнул Яков. — В детские игры играли, а у родника целый табун контрабандистов прошел. Не пойму только, откуда здесь следы женщины.
— Нет, яш-улы, это совсем не женщина, — серьезно произнес Барат. — Тут был не молодой, но сильный мужчина: ноги ставит крепко, только немного больше на пятку. В горах так не ходят. Наверное, на равнине живет.
Кайманов проклинал себя за беспечность. Он попытался вспомнить все, чему учил его Карачун, чтобы определить давность следа. Но оказалось, что ночью совсем не обратил внимания на необходимые приметы. Был ли ветер? В какое время дул? С какой стороны? Была ля роса с вечера или пала только к утру? Да если бы и запомнил, какое это могло иметь значение здесь, в гавахе? Яков прошел по карнизу, снова увидел следы камешков, прочертивших едва заметные полоски по плитняку. Однако никак не мог определить, в какую сторону и когда прошли побывавшие здесь люди. Побежал на склон горы, по которому в щелях и впадинах дождевые потоки отложили ил и песок. В одном месте увидел ясный отпечаток следа человека, поднимавшегося в гору.
— Савалан! — обратился Яков к стоявшему неподалеку подрывнику. — Беги к палатке, пусть Балакеши сообщит на заставу: у родника Ове-Хури были контрабандисты. Мы с Баратом пойдем в преследование.
— Ай, ишак! Какой ишак! — принялся ругать себя Барат. — Шел, песни пел. Кочахчи еще на границе слыхали: Барат поет! Ай, как они смеялись над Баратом!
— Давай, Барат, давай скорей, — подгонял друга взбиравшийся вверх по склону Кайманов. «В преследовании, — вспомнил он слова Карачуна, — всегда думай за противника. Как бы ты поступил на его месте? Контрабандисты тоже хотят жить. Им надо быть хитрее нас с тобой...»
— Барат! Был бы я на месте кочахчи, я бы отсюда пошел к щели Кара-Зоу, пробрался бы к седловине Ак-Гядык, оттуда до границы рукой подать.
— Ладно, Ёшка, пошли, как ты говоришь. Ты — начальник, ты лучше знаешь.
Направление, которое выбрал Яков, думая за контрабандистов, в нескольких километрах от границы пересекало пограничную дозорную тропу. План был прост: напрямик достичь тропы, предупредить наряды, которые могли там оказаться, и постараться отыскать след маленького чарыка или чарыка с трещинкой на пятке, с носками, повернутыми внутрь.
— Давай, Барат, давай! Упустим кочахчи, Карачун ругать будет! Давай быстрей!..
— Ай, Ёшка, даю. Так даю, душа сейчас выскочит. Только архары да козлы так по горам дают.
Больше часа бежали они напрямик по каменистым склонам то в гору, то под гору. Нещадно палило солнце. В глазах у Якова стоял красный туман. Мокрая от пота рубашка прилипла к спине. Сердце стучало гулко, ударами молота отдавалось в висках. Винтовку, хлопавшую сначала по спине, Яков держал теперь в руке. При его росте и силе винтовка — не помеха в беге. Тем не менее Барату, вооруженному лишь ножом, было легче. Ноги невысокого крепыша с детства были приспособлены к лазанию по горам и обладали такой силой, что без всякого затруднения несли его на самый крутой склон. Якову приходилось напрягать усилия, чтобы поспевать за товарищем.
Последний подъем. Вот и тропа, по которой проезжают конные пограннаряды.
— Иди, Барат, направо, я — налево, смотри следы, — приказал Яков. Еще минут пять бежали они в разные стороны, отыскивая место, где тропу пересечет знакомый след.
Как понял Яков, пограничники здесь проезжали, но когда, он не мог установить. То ли сегодня ночью, то ли раньше лошади оставили отпечатки копыт. Следов контрабандистов нигде не было. Но слева по склону Яков заметил груду камней. За такими же камнями сидели они с Карачуном, когда приняли черепах за нарушителей. Яков решил осмотреть это естественное укрытие.
Держа винтовку перед собой, он осторожно приблизился к камням. И хотя там никого не оказалось, нетрудно было догадаться, что совсем недавно за камнями кто-то прятался. Все говорило об этом: и сдвинутый булыжник там, где, наверное, был локоть человека, и сухие стебли травы, оборванные, вероятно, носком чарыка, и примятый, увядший цветок гули-кона. Контрабандисты, видно, оставались здесь довольно долго уже после того, как проехал наряд. Яков наклонился и едва не крикнул, чтобы позвать Барата, увидев в тени на камне окурок папиросы, обгоревший до самого основания. Осторожно развернув его, отметил про себя, что там, где губы человека касались мундштука, бумага была еще влажной. Значит, нарушители были здесь десять — двадцать минут назад, не больше. В сторону границы прошли совсем недавно. Вскочив на камни, Кайманов махнул рукой Барату и устремился вверх по склону к гребню. Едва поднявшись на гребень, в полукилометре от себя увидел трех быстро шагавших нарушителей. Один из них был с винтовкой.
— Дур! — громко крикнул Яков.
Все трое оглянулись и, как по команде, вдруг побежали.
Силы Якова иссякли. Он понял, что догнать контрабандистов не сможет. «Первый выстрел вверх», — вспомнил он инструктаж начальника заставы. Выстрелил. Контрабандисты продолжали бежать. Яков распластался на камнях, пустил еще одну пулю поверх голов кочахчи.
Двое нарушителей уже пересекали линию границы.
Третий резко повернулся, припал на колено, вскинул винтовку. Рядом с Яковом срикошетила о камни пуля. Целясь в нарушителя, Кайманов плавно нажал пальцем на спусковой крючок. Сразу же после выстрела увидел, как, взмахнув руками, контрабандист откинулся назад, выгнулся, словно выбирая, куда упасть, потом рухнул на землю, покатился под откос.
Несколько мгновений в ушах стояла звенящая тишина. Яков перевел дыхание, вытер кепкой потный лоб, тяжело поднялся сначала на одно колено, потом встал на ноги и так стоял, всматриваясь сквозь застилавший глаза багровый туман в то место, где только что были контрабандисты. Три выстрела... Два — предупредительных. Один — прицельный. И с первого прицельного — попадание. Его отличную стрельбу видел Барат. Значит, сегодня же эту новость узнает весь поселок. Но узнают ее и жители какого-то аула там, за кордоном, за этим гребнем зубчатых скал.
Все замедляя шаги, Яков подошел к лежавшему недалеко от линии границы трупу контрабандиста. Всего несколько минут назад это был человек, который двигался, жил, стрелял в него. Имел ли он, Яков, право отнять у него жизнь? Да, имел! Он как бы снова увидел — в который уже раз! — маленькие дырочки на широкой груди отца — следы оборвавших его жизнь пуль, увидел расплывшееся красно-бурое пятно на гимнастерке пограничника Шевченко, жуткую пустоту под кепкой дорожного мастера Бочарова. Пуля за пулю, смерть за смерть! Священная земля осквернена врагом. Враг должен за это платить жизнью. Жизнями платили за неприкосновенность этой земли товарищи Якова. Но почему же до боли сжаты его челюсти? Почему тошнота подступает к горлу?
Яков очень хотел, чтобы убитый им нарушитель оказался крупным бандитом, может быть, даже Шарапханом, Чары Ильясом или каким-нибудь таким же приметным главарем. Но перед ним лежал труп обыкновенного носчика. Заплечная торба при падении съехала ему на шею, веревка, стягивавшая мешок, лопнула — из мешка высовывались блестевшие на солнце черным лаком галоши, угол свертка материи. Рядом — винтовка. Взгляд Якова задержался на драных, стянутых сыромятным ремнем чарыках убитого, на выгоревших от солнца, латанных-перелатанных домотканых штанах.
Едва справляясь с дрожью в руках, Яков закинул винтовку за спину, скрутил цигарку, жадно затянулся. После третьей затяжки почувствовал, как крепкий табак-горлодер ударил в голову, разлил по всему телу хмельную истому. Несколько минут он надсадно кашлял, думая, что не следовало бы курить после такого бега по горам.
Кайманов отвел взгляд от убитого. Вспомнил о Барате. Размахивая руками, прыгая через камни, тот бежал к нему напрямик. Яков насторожился, ожидая, что он скажет. Чуткое ухо тут же уловило дробный цокот копыт. На дальнем перевале, километрах в полутора, со стороны заставы показались всадники.
Барат подбежал к Якову. Его лоснящееся от пота лицо светилось такой гордостью, таким удовлетворением, даже восторгом, будто он совершил невиданный подвиг, схватил самого опасного врага.
— Ай, Ёшка! Ай, молодец! — воскликнул он. — Никогда не видел такую стрельбу. Всем скажу: Ёшка на лету птице в глаз попадет. Настоящий начальник! Никто не скажет: Ёшка промазал!
— Да ведь шаромыга...
— Зачем так говоришь? — возмутился Барат. — Пусть шаромыга. Шаромыга тоже враг. Терьяк тащит. Людей травит. — Повернувшись лицом к границе, словно контрабандисты могли слышать его, Барат потряс кулаком над головой: — Зачем ходите? Работать не хотите? Терьяк носите? Нам — терьяк, вам — сармак[26]? Вот вам сармак, — показал он кукиш. Вся ненависть бедняка-труженика к богатеям и торгашам выплеснулась у Барата в этом жесте.
Подскакали пограничники. Впереди на буланой лошади — маленький и цепкий командир отделения Галиев, за ним на добром, широком коняке — массивный и неповоротливый Дзюба.
— Ликвидировали? — спешившись, крикнул Галиев. — Ну и ладно. Давайте под сопку. Нечего маячить. Недолго и пулю получить. Тут вам не чайхана. Дзюба, коней в укрытие! Давайте, товарищи, проработаем след, обыщем местность.
Галиев вел себя так, будто ничего особенного не произошло. Посоветовав Якову укрыться за выступом скалы, он, не прячась и не пригибаясь, прошел быстрым шагом метров двести в одну, затем в другую сторону. Потом начал просматривать обратный след, чтобы установить — был ли кто здесь еще. Яков пошел за ним. Но ни следа маленьких, почти женских чарыков, ни следа хозяина чарыка со шрамом они не нашли.
Из-за поворота выехала группа всадников во главе с начальником заставы Карачуном. Отличался Карачун от Галиева, пожалуй, только тем, что у Федора из-под шапки виднелся пышный чуб, а Галиев, как и полагалось пограничнику срочной службы, был острижен под машинку.
— А, Яша! Первое боевое крещение? — сдержанно приветствовал Якова начальник заставы. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы оценить всю развернувшуюся перед ним картину. — Труп обыскать и зарыть, торбу с контрабандой — на заставу, — негромко распорядился он и снова обратился к Якову: — Сегодня доложу коменданту. За умелые действия объявляю благодарность.
— Какая там благодарность! — отмахнулся Яков. — Вгорячах стрелял, и сейчас не понимаю, как все вышло.
— Правильно стрелял, — сказал Карачун. — Ты вынужден был это делать, чтобы не допустить безнаказанного ухода нарушителя за кордон. Он тоже в тебя стрелял.
— Товарыщ начальник заставы! Тут у камнях нашел дуже богато грошей, — доложил Карачуну Дзюба и подал замотанную в тряпки пачку денег.
— Здорово придумано. Значит, и в том случае, если носчики попадутся и даже будут убиты, деньги все равно должны достаться хозяину. Мелкая контрабанда — галоши и ситец — для отвода глаз. А деньги наверняка получены за его величество терьяк. Значит, были здесь не простые носчики. Шли если не сами главари, то их ближайшие помощники. Тщательно обыщите всю местность вокруг тропы, — приказал начальник заставы.
Яков глазам своим не верил: экая прорва денег! Аккуратные пачки тщательно перевязаны серым шпагатом, замотаны в темное старое тряпье.
Карачун развязал шпагат, а Яков, смотав его, сунул в задний карман брюк: авось пригодится. Пачки денег Карачун сложил в перемётные сумы.
— Крупную партию терьяку переправили, сволочи! К кому он попал? Кто пособник? Где розничная сеть? Вот в чем вопрос, — озабоченно произнес Карачун. — Сегодня ты, Яша, большое дело сделал. Не меньше ста тысяч рублей для государства спас. Так что премия тебе обеспечена.
— Ты дай Ёшке патронов побольше, — вмешался Барат. — Очень быстро бежал кочахчи, Ёшка три раза стрелял. Дашь патроны, еще кочахчи убьем.
Яков промолчал, досадуя на Барата, в то же время понимая, что лишние патроны не помешают.
— Патронов дам, — пообещал Карачун. — Много пока не могу, но две обоймы дам... Я ведь, Яша, так же вот, как ты сейчас, думаю иногда: приди эти шаромыги к тебе в дом — куском хлеба поделишься. Но здесь — государственная граница, и они пришли к нам, как враги. Вон сколько денег за кордон несли. Валюта!..
Яков молча смотрел на убитого контрабандиста, с которого пограничники стаскивали торбу, и старался убедить себя, что иначе поступить не мог. В сущности, все получилось так, как и должно было получиться... Все так же светит солнце, так же ветер покачивает цветы, шевелит у его ног листву редкого в природе кустарника гумитрагана, зеленым шаром укрепившегося в расщелине скалы. Яков наклонился и отломил веточку. В надломе выступил молочный сок, который, как говорят сборщики гумитрагана, идет на очень дорогой авиационный клей. Якову показалось, что капли сока становятся алыми.
И все же одно дело стрелять в Кандыбу, принимавшего участие в расстреле отца, совсем другое — в незнакомых людей, которые ничего тебе плохого не сделали. Лично тебе — да! Но таким же, как ты, они принесли неизмеримое зло.
— Э-э, Ёшка! — уловив настроение друга, воскликнул Барат. — Ты совсем бабой стал. Мужчина должен быть — вот! — Он выхватил свой бичак. — Крепкий как сталь! Сердце у него должно быть — вот! — Поднял кусок щебня. — Твердый как камень! Тогда — мужчина! Врага убил — пользу сделал! А ты собрание сам себе проводишь...
«Барат прав, — подумал Яков. — Какой может быть разговор! Пуля за пулю!» В душе он даже почувствовал гордость, что так метко стрелял. Втайне хотелось, чтобы сейчас здесь был Аликпер. Но вполне хватит и рассказов Барата. Уж в бригаде-то и в поселке он распишет, как Яков победил контрабандиста.
Яков искоса посмотрел на Барата. У того был самый счастливый вид. Ничуть не завидуя, он явно гордился другом. Выставив грудь, туго обтянутую старенькой, выгоревшей на солнце, торчавшей колом от высохшего пота рубахой, он с таким независимым видом отставил ногу и посматривал на Карачуна, будто на ноге был не залатанный чарык, а шитый золотом сафьяновый сапог.
Теплое чувство охватило Якова. «Сагбол[27] тебе, Барат, что для тебя Ёшка всегда хорош, всегда прав...»
Попрощавшись с пограничниками, Яков и Барат сели на лошадей, которых дал им Карачун, отправились в обратный путь. Начальник заставы приказал Дзюбе передать Якову две полные обоймы патронов. Это же целое богатство! Яков и Барат без слов поняли друг друга. Оба отлично знали, где в горах родники, где козлы и архары.
— Ай, Ёшка, большой сегодня день! — радостно воскликнул Барат, когда они отъехали. — Едем в ущелье Кара-Дамак, там всегда есть козлы! Принесем мяса и домой, и в бригаду.
Еще от отца Яков слыхал, что ущелье Кара-Дамак — «Черное горло» — отличное место для охоты. Барат прав: пять патронов при хорошей стрельбе — это три или четыре козла. Можно накормить мясом не только бригаду, которая продолжает работать, пока они с Баратом бегают за контрабандистами, но и семьи.