Саша был исключением. Он вспышку видел — пару миллисекунд, пока глазные нервы не подали с запозданием свой сигнал. Волна тоже не прошла мимо, чуть не вбив его в землю.
И всё же он упрямо вёл отсчёт событий не с них, а с раннего утра того же дня, когда проснулся в холодном поту за час до рассвета. Раньше ему казалось, что само выражение «проснуться в холодном поту» — просто красивая метафора, литературщина, а в жизни так не бывает. Разве может пот быть холодным? Оказалось, может.
Лежа на жёсткой неудобной кровати, в съёмной квартире в чужом городе, Александр Данилов не мог унять дрожи. Его зубы отбивали дробь. Руки покрылись «гусиной кожей», хотя на улице были все тридцать градусов жары. Как будто внутри у него был лёд Антарктиды, который холодил его изнутри, несмотря на тёплый летний день за окном. Сердце стучало, как паровой молот, каждый удар отдавался в ушах адским грохотом. И только одна мысль гнездилась в его воспалённом сознании: грядет что-то страшное.
Вероятно, кошмар, увиденный им во сне, был настолько невыносимым, что сознание стёрло его из памяти в тот самый миг, когда вступило в свои права. Инстинкт самосохранения не мог допустить, чтобы этот ужас вырвался на свободу, и запер его в подвал бессознательного, отделил барьером от обычных мыслей. Кроме того, что кто-то плохой и тёмный убивал его, Саша не мог восстановить ни одной детали из своего сна.
В этом сне не было ничего экстраординарного. Ему и раньше снились подобные кошмары. Он от кого-то убегал, кто-то его преследовал, настигал, разрывал, пожирал. Психоаналитик мог бы рассказать об этом много интересного, да только Саша не обратился бы к нему ни за какие коврижки, не желая раскрывать свой внутренний мир перед посторонними.
Многие из этих сновидений были похожи на малобюджетные фильмы ужасов, и этот ничем от них не отличался. Вся разница была в сопутствующих обстоятельствах. В том, что случилось потом.
Он не был настолько наивен, чтобы считать себя новым Нострадамусом. Такие «пророческие» сны снились ему не реже раза в неделю, но благополучно забывались до того, как он успевал о них рассказать кому-либо. И этот забылся бы.
Но это произошло ровно неделю назад. Всего неделю. Или целую неделю?
Для обычной жизни ничтожный срок — за это время нельзя ни как следует отдохнуть, ни втянуться в работу. А теперь он казался Александру вечностью, отделяющей его от более-менее нормальной жизни. Хотя он давно не знал, что такое норма, где её границы.
Но то, что случилось неделю назад, нормой явно не было. Такие события происходят раз в несколько миллионов лет, и очень мала вероятность стать их свидетелем.
Но он стал.
Взрыв он услышал как далёкий гул, заполнивший всё мироздание и закруживший его в своём водовороте. Так с грохотом переворачивалась очередная страница истории человечества, а заодно начиналась новая глава в его жизни. Жизни скромного учителя, родом из сибирского подбрюшья огромной империи, против воли вступившей в свою последнюю войну. Но ещё до того, как его глаза смогли рассмотреть всё в подробностях, опыт десятков книг и фильмов подсказал выжившему человеку, как должен выглядеть Армагеддон.
Наверняка на свете были люди, куда более достойные занять его место. Но так уж получилось, что ему выпала сомнительная честь попасть в короткий список уцелевших. Это была на двадцать пять процентов его личная заслуга, на семьдесят — деяние судьбы, и на жалкие пять — результат помощи других.
Он был странным человеком во всех отношениях, настоящей находкой для этого мира, как и мир был подарком судьбы для него. Их объединяли общие пороки и добродетели, но сильнее всего — общая судьба. С самого рождения оба жили с сознанием своей обречённости, знали, что финал проигран, но ничего не могли изменить. Или не хотели.
Саша едва ли смог бы жить, если бы у него отняли право разочаровываться и испытывать сомнения. Себя он считал, ни много ни мало — современным Агасфером, идейным наследником лорда Байрона и прочих гениев всех времён и народов.
На самом деле всё обстояло куда скромнее. Его интеллект не был чем-то из ряда вон. Таких на тысячу набралось бы пять, на шесть миллиардов — уже тридцать миллионов. Так что любая уважающая себя диктатура могла бы собрать их всех и извести на какой-нибудь стройке века. Остальной мир утраты даже не заметил бы.
Но в своём воображении он неизменно отводил себе какую-то особую роль. Проблема заключалась как раз в его не в меру развитом воображении. Если бы Сашу в детстве показали психиатру уровня Фрейда или Юнга, не ниже, то его можно было бы исправить. Внушить, что скучная работа с восьми до пяти, выходные на дачном участке, нелюбимая жена и дети-двоечники — нормальная жизнь, и ничего в этом нет смертельного. Но момент был упущен. Александр увидел, что выбор ограничен только страданием и скукой, и предпочёл первое.