– Ты бы лучше помог порядок навести, а не языком трепал, – проворчал де Фижак.
Дени взял у Габриэля кораблик, кивнул ему и исчез за дверью.
– К матери побежал жаловаться.
– А Беатрис дома?
– Да, она с младшими у матери моей на втором этаже.
Когда-то доходный дом на улице Бонапарта купил дед Люсьена. Постепенно квартирантов заменили младшие де Фижаки, а потом их дети и внуки. Сегодня весь дом принадлежал одной семье, соседи его так и называли: «улей де Фижаков». Жили небогато, но прилично. Сам Люсьен давно обзавёлся женой, тремя детьми и лысиной. Он зарабатывал на хлеб тем, что писал на заказ портреты. Свою мастерскую он считал крепостью и убежищем и методично защищал её от любых посягательств многочисленных родственников и детей.
– Я же не со зла! Здешнюю вонь от керосина и льняного масла может спокойно выносить только мистер Флинт…
– Каррамба! Каррамба! – отозвался попугай.
– …детям нужны не папины картины, а свежий воздух и движение! К тому же, если они мне портрет какой попортят, сами потом без курицы на обед останутся. Вот будут у тебя свои дети, увидишь, как с ними трудно.
– Хотелось бы. – Габриэль поднялся с пола и молча отряхнулся.
– Ленуар, хм, извини, я не хотел… Я тебя что позвал-то сегодня. С натурщицей новой познакомился. Выходил из лавки художников на улице Мабийон, а она стоит у кондитерской «Медичи» и с аппетитом надкусывает пирожное «Пари-Брест». В общем, напомнила она мне её. Такая рыжая, в очках… Ну, сам увидишь!
– Ну зачем ты это делаешь? Столько лет прошло…
– Прошло-то прошло, но ты ведь её так и не забыл.
– Как я её могу забыть?
– Пора забыть, Габриэль. Элизу не спасти и не вернуть. Хватит уже траур носить, у тебя ещё вся жизнь впереди. Надо и о себе подумать. Это я тебе как её брат и как твой лучший друг говорю.
В дверь квартиры постучали. Де Фижак открыл, и в комнату вошла совсем юная девушка в очках. Она деловито протянула Габриэлю руку и представилась:
– Анаис Марино. Люсьен не предупредил меня, что будет не один. Вы тоже художник?
Девушка действительно очень походила на Элизу. Те же зелёные глаза и усыпанный веснушками нос. Та же подростковая угловатость. Только волосы у неё были аккуратно уложены на затылке, а Элиза любила косы.
– Ваш друг немой? – обратилась девушка к Люсьену.
– Гм, нет, – возразил Габриэль.
– Так вы художник?
– Я… Я поэт. – Ему показалось неуместным портить девушке настроение, называя свою истинную профессию.
– О, как Гийом Аполлинер?
– Как Жан-Батист Мольер!
– Предпочитаете классику?
– Люблю хорошую литературу.
– Это Габриэль Фульк Ленуар, – представил друга Люсьен.
Девушка вскинула тонкую бровь:
– «Фульк»? Какое странное второе имя. Немецкое? Как «фольк» – «народ»?
– Вам виднее, мадемуазель, – ответил Габриэль.
– Это старинное имя его предков, герцогов Анжуйских! Отец Габриэля увлекался историей, вот и выбрал такое имечко для своего отпрыска, – доверительным тоном сообщил Люсьен.
– Я польщена, что сегодня меня будет рисовать потомок герцогов Анжуйских. Кажется, от них начинается ветвь династии Плантагенетов. Английские короли тоже у вас в родственниках?
– В дальних. Настолько дальних, что я давно не считаю себя джентльменом.
– Благородство не в том, кем вы себя считаете, а в том, как вы себя ведёте, мсье Ленуар.
Люсьен сгрёб последние тюбики с красками, валявшиеся на полу, и суетливым жестом пригласил натурщицу проходить.
– Анаис, здесь, за ширмой, можете переодеться. Я приготовил для вас костюм Шахерезады. Вы не возражаете?
– Если мне не придётся рассказывать вам сказки, чтобы сохранить себе жизнь, то не возражаю, – улыбнулась девушка и скрылась за ширмой.
Люсьен отодвинул от стены два сундука и установил перед ними мольберты. Затем наклонился к другу и прошептал:
– Ну, как она тебе?
– Сколько ей лет?
– Семнадцать.
– Как Элизе. Совсем ещё ребёнок.
– Ты её старше не на всю жизнь, а всего на двадцать лет.
– Брось… Я ведь не жених на выданье, а ты не сваха.
Тем временем девушка отодвинула ширму и предстала в роли Шахерезады. Атласные шаровары и расшитый верх изящно подчёркивали естественные изгибы её тела. На шее висели часы, а на голове красовался расшитый искусственным жемчугом тюрбан. Анаис подожгла спичку, задула огонь и, посмотрев в зеркальце над раковиной, подвела чёрным цветом рыжие брови… Художники переглянулись, и Люсьен зааплодировал.