Гео глубоко вздохнул и закурил новую сигарету. Цыплёнок отметил, что сделал он это почти машинально, весь поглощённый рассказом.
— Ни одна из комнат на чердаке не годилась для жилья, — продолжал Гео. — Все двери были закрыты, кроме последней справа. Я вошёл в неё и увидел окошко, которое выходило прямо на черепичную крышу. Оно было приоткрыто, паутина на нём разорвана. Но, увы, никаких следов пребывания человека. Я спустился ниже, на пятый этаж. Тут услышал в квартире шум и забарабанил кулаками в дверь. Долго не открывали. Наконец вышла бабуся, которая оказалась глухой, так что спрашивать её о чём-либо было бесполезно. На четвёртом этаже тоже никого не было — ведь в это время дня все, как правило, на работе. Значит, оставался первый, где пахнет жареной картошкой, у двери стоят тапочки и мусорное ведро, и второй, где котёнок лакает молоко.
Котёнок умывался у пустого блюдца. Только я позвонил в дверь, она тут же распахнулась. В проёме стоял человек в одних тренировочных брюках, босой, с припухшими веками и всклокоченными волосами с проседью. Даже если бы он не сказал, что вернулся с ночной смены, я бы сам догадался об этом. Он, как выяснилось, подобрал котёнка, когда шёл с завода, уже третий раз наливает ему молоко, никак не накормит жадюгу, мяукает, спать не даёт. Потом сообщил про «обувки». Соседи регулярно устраивают ему этот «номер» — только он выставит «обувки» за дверь, они тут же выбрасывают их. «Некультурно! Мы не на селе!»
— Совсем недавно обувки были здесь, — он указал на половичок у двери, — когда я наливал молоко…
— Что значит недавно? — попытался я уточнить. — Пять минут назад, десять, пятнадцать?
— Откуда я знаю, я на часы не глядел, — ответил он, зевая во весь рот.
— Внизу, на первом этаже, тоже стоят тапочки у двери. Почему их не выбросили?
— Не смеют. А я человек тихий… — Вдруг он пристально посмотрел на меня и нахмурился: — А что вас интересует?
И тут я соврал — сказал, что я журналист, что хочу описать разные человеческие судьбы обитателей улицы Леонардо да Винчи, причём меня интересуют не только счастливчики, которым в жизни везёт во всём, но и неудачники — пусть читатель увидит и поймёт, что за каждой стеной может скрываться драма, трагедия, глубокая неизбывная скорбь…
— Вот, представляю себе, — как можно более «естественно» вставил я, — что чувствует мать этой девушки с третьего этажа. Потерять дочь всегда ужасно, но когда дочь в расцвете юности, когда ей всего восемнадцать лет — как матери и отцу жить после этого!.. Я позвонил к ним в квартиру, но мне не открыли. Может, сходить на работу к матери, к отцу, как вы думаете?
— Смысла нет, вы никого не найдёте.
— Да? А почему, я не совсем понимаю.
— Мать за решёткой, отец работает в Алжире. Других детей у них нет. Да и разведены они бог знает с какого времени. — Он оглядел меня с головы до ног весьма недружелюбно — видно, подумал: «Всегда эти журналисты лезут в душу», потом пробормотал сонно: — Может, хватит?
Я прикинулся дурачком, который не видит дальше собственного носа, а главное, не понимает реакции собеседника, и продолжал расспрашивать так, словно не мне одному, а нам обоим было очень приятно и полезно вести этот разговор.
— А за что мать попала в тюрьму?
— За что человек попадает туда? — мой собеседник потёр друг о друга большой и указательный пальцы правой руки. — Она была кассирша в сберкассе.
— Вот бедняжка! Столько несчастий сразу… А вы какого о ней мнения?
— Откуда я знаю… Женщина одинокая, растила дочь. Эми уже кончила школу, должна была в вуз поступать. Во всяком случае никто из соседей не мог предположить…
— Вот-вот, это уже мнение. И, скажем, если бы вас пригласили в суд…
— Но меня не пригласили! — Ночная Смена подчёркнуто зевнул и взялся за ручку двери.
— Ещё буквально одна минута, и я вас отпущу спать. В некрологе есть стихотворение, из которого я понял, что Эмилия утонула, правильно?
— Да, в море. Мать её была уже в тюрьме.
— Значит, хоть в этом судьба пожалела её — она не увидела тела дочери…
— Никто его не увидел.
Так мы добрались до того, что, мне показалось, может быть самым существенным: труп Эмилии не был найден. Я даже вздрогнул, когда Ночная Смена сказал мне об этом. Но только я приготовился выжать из него ещё кое-какие подробности, как он довольно резко оборвал меня: «Спросите об этом у семейства Стаматовых!» — и тут же добавил, что Нелчиновы и Ста— матовы не только живут рядом и были образцом добрососедских отношений, но после развода родителей Эми стали как бы одной семьёй: на Первое мая вместе, на Новый год вместе, вечером кофе и телевизор то у одних, то у других.