Иния и Аллиэль всю дорогу не отходили друг от друга, на марше ехали бок о бок, на привалах устраивались рядом… и молчали. Косились по очереди, то он на неё, то она на него, словно проверяли, не исчез ли мираж, и не пора ли возвращаться к реальной действительности. Нет, чего-то я не понимаю… и никогда не пойму.
Ортиг, хмурый и неразговорчивый больше обычного, старался не привлекать внимания и по возможности сливался с местностью. Тренировки я временно прекратила — слишком много глаз, да и маги эти… не стоит забывать об осторожности. Может, мрачность северянина объяснялась именно этим; или, возможно, он вспоминал о тысячах сородичей, чьи жизни унесла эта война.
Вот кто оказался в своей стихии, так это Литар. Наследник Тирисса почти всё время проводил в обществе дворян, командиров отрядов, где взахлёб рассказывал о наших похождениях. Судя по количеству историй, две трети он придумывал на ходу. В редкие моменты, когда юноша присоединялся к нам, он гадал, посвятят ли его в рыцари (не сомневаясь при этом, что посвятят), и кто, где и когда проведёт сию церемонию.
Кстати, ведь Иния тоже оруженосец, и в битве проявила себя ничуть не хуже Литара, да и вообще как боец превосходит герцогского сына. Её тоже посвятят в рыцари?
Кодар как-то обмолвился, что хочет церемонию посвящения особо отличившихся воинов устроить сразу после коронации, и тут же объявить Большой Императорский Турнир, который вроде как не проводился уже лет десять, если не дольше. А на коронацию, надо понимать, съедутся все, даже самые незначительные владетели. Наверняка и отец Инии там мелькнёт. Интересно, как он отреагирует на рыцарский пояс дочери и жениха-эльфа?
Но ещё интереснее, доживём ли мы до всего этого. Коронация, посвящение…. Маги не показывались, то ли прятались, то ли покинули армию и сейчас могут находиться где угодно и что угодно замышлять… а то и осуществлять. Тёмное пламя — сердце дракона, оно во мне, но даже чёрный огонь бессилен против подлости и предательства.
В Илливиан войско вступило, изрядно поредев. В триумфальном возвращении Кодара сопровождали командиры отрядов, бароны, графы и герцоги, оставившие при себе лишь необходимую свиту. Зато теперь всадники выглядели весьма внушительно. Породистые кони, сытые и ухоженные; блестящие, выправленные и вычищенные доспехи; яркие шелка флагов, парадных плащей и попон; ровные ряды с одинаковыми интервалами, лошади идут ноздря в ноздрю — красота! И никаких деревенских кляч, или частокола кривых колов, вздымающегося над толпой ополченцев, одетых в невообразимое рваньё….
Принц ехал впереди, на молочно-белом жеребце, как и полагается победителю, а мы с Аллиэлем держались по бокам и чуть сзади. За нами следовала троица оруженосцев (и все — мои!), а за ними — музыканты, знаменоносцы и лорды со своими дружинами. Мне оказали огромную честь и доверили везти императорский штандарт. Толстое древко полагалось упирать в стремя, но ввиду отсутствия не только стремени, но и седла, и прочей упряжи, я держала знамя на весу, подняв руку повыше, чтобы полотнище, обвисая, не хлопало меня по уху. Кодар, по-моему, как-то неправильно сие истолковал — уж больно надменную физиономию он скроил. Хотя, возможно, я придираюсь.
В таком же порядке мы миновали распахнутые ворота; по широкой, мощёной булыжником улице проследовали сквозь Внешний город, обиталище не самой богатой части населения, и, добравшись до второй стены, вступили в город Внутренний, украшенный множеством затейливых особняков. Здесь под копыта коней из окон и с балконов бросали свежие цветы, а из толпы, собравшейся поглазеть на триумфальное шествие, летели многочисленные здравицы императору. Что особенно радовало, так это отсутствие сточных канав вдоль улиц, по которым мы проезжали.
Дворец оказался на удивление впечатляющим. Строгое, соразмерное и величественное сооружение словно парило над землёй. Возможно, такое впечатление создавал контраст цветов: серо-голубой камень стен и тёмно-серые с чёрными прожилками плиты, покрывающие центральную площадь. Посреди широких ступеней, ведущих к парадным дверям, располагался фонтан. В бассейн из чёрного мрамора с тихим шелестом падала струя воды, извергаемая чёрной же, похоже, обсидиановой зверюгой, отдалённо напоминающей дракона. Тварь изогнулась и раскинула крылья, пронзённая мечом серебряного воина; оставалось только поражаться искусству неведомого скульптора, точно передавшего боль и отчаяние погибающего зверя. При этом мастер вырезал в камне каждую чешуйку, каждое сухожилие, и даже сумел сделать перепонку крыла просвечивающей на солнце. Тот, кто отливал серебряного истукана, подобных высот в своём ремесле не достиг.