— Вроде бонуса, доступного только лучшим друзьям? Что ж, такое вполне возможно.
Голос Хелен был полон горечи, но это было нечто большее, чем простое осуждение легкомысленного отношения к девочке-тинейджеру. Купер подумал о своих племянницах, Джози и Эми, и сжал кулаки. Ему было страшно подумать, что бы он совершил с тем, кто посмел бы к ним приблизиться.
— Пока она была в доме, Лаура наслаждалась вниманием окружающих, — продолжала рассказ Милнер. — Но у меня создалось впечатление, что это было представление специально для папочки. Ведь она действительно была папенькиной дочкой. Впрочем, мне кажется, что миссис Вернон с этим не согласится. Шарлотта уверена, что Лаура была золотым ребенком, и искренне верит, что дочь не догадывалась о том, что происходило на этих вечеринках. И именно это, мне кажется, являлось для Лауры вроде острой приправы. Она была в восторге от всего происходящего и от того, что обладает такой большой тайной.
Куперу было интересно, почему Хелен так решила, но у него было еще слишком много вопросов, чтобы залезать в такие дебри.
— В каком смысле — папенькина дочка? — переспросил он.
— Как хочешь, так и понимай. Ты можешь даже предположить самое страшное. Что касается меня, так я думаю, что Вернон способен на что угодно.
— Он тебе действительно не нравится?
— Не нравится? Ты хотел сказать, что я его ненавижу?
Бен нахмурился. Он подумал, что слово «ненавижу» не очень звучит в устах его давней подруги.
— А как же ты, Хелен? — осторожно спросил он. — Как ты оказалась на такой вечеринке?
— Меня пригласили, потому что за несколько недель до этого я встретилась с Вернонами в доме своих родителей.
— Наверное, сам Грэм на тебя запал?
— Не могу поверить, какой я была наивной, — вздохнула девушка. — Папа всячески меня удерживал, но не говорил, почему. А я думала, что это будет очень волнующе. И немного более гламурно, чем учительская в начальной школе. И когда я приехала, то сначала было очень весело. Все были очень дружелюбны и даже, я бы сказала, внимательны. — Ее голос в трубке завибрировал, как будто она задрожала от воспоминаний. — Я была слегка пьяна, но все остальные были такими же. Правда, я быстро протрезвела, когда Грэм заманил меня в одну из спален…
Сначала Бен Купер решил, что неправильно ее расслышал. Последние слова Хелен не очень совпадали с той картиной, которую он успел себе нарисовать. И вот внезапно оказалось, что его картина не соответствовала действительности. Абсолютно не соответствовала.
— Секундочку! — остановил он собеседницу. — Ты хочешь сказать, что…
Но Милнер его не услышала. Она была полностью погружена в свои воспоминания.
— Ты знаешь, что он мужчина крупный. И он был слишком силен для меня. Прежде чем я сообразила, что происходит, он повалил меня на кровать, покрытую дорогим покрывалом, и всем своим весом придавил меня так, что я едва дышала. При этом он все время смеялся, будто это я в шутку отбивалась от него. Я до сих пор помню запах перегара у него на губах и ощущение его пальцев, впивающихся в мои руки, и его лицо, так близко от моего, что мне пришлось зажмурить глаза…
Купер молча ждал. Он хотел попросить девушку остановиться, хотел сказать, что с него достаточно, что есть моменты, когда лишняя информация только вредит… Но ее слова, быстрые и холодные, продолжали литься из телефонной трубки, как поток воды, вырвавшийся из ледяного плена.
— Самым ужасным было то, что я никак не могла заставить себя позвать на помощь. Потому что я находилась в его доме, Бен. Я была слишком растеряна, чтобы плакать или кричать. Слишком растеряна! Звучит смешно, правда? Сплошная патетика. Я не хотела поднимать шум.
Хелен запнулась, и это было единственным свидетельством тех эмоций, которые скрывались за ее внешне равнодушным повествованием. Купер никогда не ощущал себя таким беспомощным, ему никогда так не хватало слов.
— Я все думаю о всех тех женщинах, которые были изнасилованы, — говорила между тем Милнер, — и так и не смогли объяснить в суде, почему они не сопротивлялись и не звали на помощь. До той ночи я никогда не могла их понять, Бен. А теперь понимаю.
Купер вспомнил, как читал отчет о суде над американским серийным убийцей, которого обвиняли в изнасиловании с особой жестокостью и убийстве нескольких женщин. Тогда, приговаривая его к электрическому стулу, судья произнес фразу, ставшую впоследствии знаменитой: «Сексуальное желание мужчины совершенно непропорционально той похвальной цели, достижению которой оно призвано служить. Но некоторым людям оно действительно служит для достижения цели — абсолютного господства над жертвой».