Пара секунд молчания.
— Не, ну ежели они захотят по-тихому… А вот коли внаглую — рыл десять, да с автоматами подвалят, тогда извини.
— Уйдешь? — хмуро спросил я.
— Уйду, а что прикажешь? В ящик? Бабки ты платишь хорошие, базара нет, только их жене и детям ненадолго хватит, коли меня замочат.
Я почувствовал, как заныло под ложечкой.
— А "второй"?
— А что — "второй"? Он, между прочим, еще вообще пацан и тоже жить хочет.
Я скрипнул зубами.
— Ладно. Будем надеяться, что внаглую с автоматами не подвалят. Ну, ты это. Смотри там…
Он усмехнулся:
— Я-то смотрю. Но и ты тоже смотри.
— Куда? — улыбнулся и я, однако он уже не улыбался.
— Туда! С Мошкиным, ежели что, палку не перегни. Он хоть и любит эти штуки, но коли такой беспредел пошел…
— Постой-постой, — перебил я невидимого собеседника. — Какие "штуки"?
— Такие, — проворчал он. — Когда эти ребятки друг друга хлопают, а он в сторонке стоит, радуется и пальцы загибает. А что? Криминогенная обстановка в городе улучшается, и всё такое прочее.
Гм, это была новость. Не хорошая и не плохая, а какая-то неоднозначная, требующая осмысления. Так я подумал, а вслух сказал:
— Криминогенная обстановка улучшается — это всё равно что импотенция улучшилась.
— Чего?! — протянул он.
— Ничего, — вздохнул я. — Выходит, ты считаешь…
Теперь перебил меня он. Возможно, обиделся за "импотенцию".
— Я считаю, что после этой четверки твоя спокойная жизнь кончилась.
— Ну, не такая уж она у меня и раньше была спокойная.
— Раньше были цветочки. Первые твои и наши жмуры исчезли тихо и без следа, а после сегодняшнего поднимется шум. И менты, и твои "приятели" начнут землю рыть, и уж либо те, либо другие тебя навестят. А может, и все сразу.
— Ну спасибо, — сказал я. — Утешил.
— На здоровье. Захочешь похлюпать в жилетку — звони еще, не стесняйся.
— Обязательно, — пообещал я и бросил трубку на заднее сиденье.
…Я ехал к маленькому желто-зеленому домику, расположенному хотя и на Цветочной улице, но, к сожалению, отнюдь не в Солнечном (хотя и солнечном) городе, и на душе было тревожно и муторно.
Разговор с "Дублером" точно открыл мне вдруг, каким самонадеянным болваном я был все эти последние дни, а заодно и нарисовал весьма унылую перспективу дней грядущих. И не так пугала собственная судьба, как давило беспокойство за Маргариту. Нет-нет, конечно, я понимал, что и она далеко не самая светлая лошадка в вихрящемся вокруг табуне, но…
Мелькнула мысль: а и правда, не бросить ли все к чёртовой матери и умотать отсюда подобру-поздорову, — разумеется, вместе с ней, если захочет. Но… захочет ли? В этом я был совсем не уверен.
Да, наверное, и в таких делах, как мои, также существует понятие критической массы. И закон перехода количества в качество тут, увы, действует тоже (это насчет "чёртовой матери"). И я знал об этом, знал, сталкиваясь с подобным собственным состоянием и настроением уже не единожды. Но постепенно ведь неприятности забываются, и, отдохнувши от одной передряги, человек, как правило, влипает по-новому…
Я словно робот крутил баранку, переключал скорости и жал то на газ, то на тормоз, а в глазах стояло лицо девчонки, которая осталась лежать на великолепном персидском ковре. Сколько ей было? Двадцать? Навряд ли больше. А двадцать один не будет уже никогда… А Анастасия? Та-то еще моложе! Но Анастасия, скорее всего, была связана с бандой постольку-поскольку — играла роль подсадной утки, может, выполняла еще какие-то мелкие поручения, в том числе и "постельного" характера, тогда как погибшая сегодня девушка действительно была достойным противником — не чета тем троим. И если бы не опыт и доведенная до автоматизма реакция, она бы наверняка разделалась со мной, — судя по всему, подобная практика у нее имелась.
Да, я жив.
П о к а — жив.
Но что будет дальше?
М-да-а… от моей недавней самоуверенности не осталось и следа. Перед мысленным взором стремительной чередой пронеслись образы мертвецов — от Серого до девушки в двухэтажном доме (кстати, я же еще не сказал "Дублеру" о парнях в городской квартире Валентина): люди застреленные, забитые, а один даже с вязальной спицей в животе… И, ей-богу, я вспотел. Вспотел в том числе и от возникшего внезапно ощущения глухой стены перед собой.
Ну посудите сами: сколько времени я здесь уже пробыл, сколько дров успел наломать — и всё без видимого толка, до убийцы Серого так и не добрался…
Стоп! А может, добрался? Может, он уже мертв, но я-то этого не знаю! И никто мне ничего не говорит. Да к тому же для многих я ведь действительно вроде ни при чем. Просто товарищ покойного, который остался на некоторое время, — утешить бедную вдову и т. д. и т. п.