— Но где же тут любить то возможно? — сама же и прервала своё вдохновение, задав этот каверзный вопрос тут же, самой себе.
— Да тут!.. Где же ещё, вот на этом библиотечном столе, например.
— Да он же шаткий, в раз развалится…
— Тогда на полу. — продолжала сама себе предлагать разные варианты.
— Да ты что! На полу то холодно…
— Да не робей ты дура, уж как ни будь то, да разобрались-бы наверняка. — укорила она сама себя, за чрезмерное сомнение.
И вот уже глаза свои ладонью прикрыла – дабы не упустить такое заманчивое представление, дабы не спугнуть видение то, дабы не нарушить концентрацию мысли – такую приятную, чтобы подольше она при ней задержалась.
______________
И вдруг слышит голос, словно откуда-то из далека:
— Я вас люблю!..
И сама же тому улыбается: Вот ведь – будто и в правду накликала – как в сказке…
— Эй женщина!.. Я вас люблю! — снова повторил голос.
«Бывает-же!.. — подумала тогда Лизавета, и ещё больше в улыбке своей расплывается. А сама глаза открыть не торопиться – понимает; что если откроет, то сразу надуманная иллюзия исчезнет; но голос тот и в третий раз повторился, и причём на этот раз громко так, и отчётливо, как будто и вправду кто-то здесь находился:
— Эгей, глухая что ли? Я вас люблю!..
«Что такое – не может быть!..» — на этот раз даже в сердце кольнуло, и мурашки по телу. Руку отняла да глаза открыла свои Лизавета Филипповна, и от неожиданности прямо на стремянку передвижную уселась.
— Батюшки!? — смотрит и глазам своим не верит. А перед ней и вправду Пушкин стоит на коленях – как настоящий; она даже проверила; его рукой коснулась кончика носа: И точно настоящий!.. Точь-в-точь как на картинке той самой.
— Я вас люблю!.. — снова и снова повторило видение.
— Чего?.. — переспросила тогда она у него.
А сама смотрит, и снова глазам своим не верит; отмахнулась рукой, думала, что видение то, в раз исчезнет; ан нет – не исчезло видение-то, туточки на месте осталось…
— Чего же боле… — продолжил Пушкин, и уже несколько раздражённо протянул ей руку.
— Чего?.. — снова переспросила Фома неверующая – в смысле Лизавета Филипповна, и снова своим глазам не поверила.
Но ведь и правда – быть такого не может, в сомнении пребывает наша дамочка, да только часто-часто глазами моргает.
А видение опять за своё:
— Я вас люблю!.. Чего же боле?.. Ну-ну, соображайте давайте уже…тётенька…сколько можно…
А она опять за своё: Чего да чего?
— Ну не тупи уже, дура… — Пушкин уже явно не выдержал.
А она опять – ничего не соображает, но теперь уже хотя-бы поинтересовалась:
— Вы кто?
— Иван Пехто! — ответил ей Пушкин, и сам не дожидаясь обоюдного согласования начал стремительно действовать. Видимо и вправду сильно полюбил он её тогда; а потому и начал на неё залезать, прямо здесь, на этой самой стремянке.
А она от него, в верх по ступенькам заторопилась, да руками юбку придерживает – не даёт стягивать, вроде как сопротивляется:
— Уйди!.. Уйди окаянный!
А он не уходит, навалился всем телом, выхватил у неё из рук эти самые «Повести Белкина», да так прямо-таки силой под задницу их ей подпихнул – во как.
— Это ещё зачем? — поинтересовалась, находясь в полной растерянности, недогадливая Лизавета Филипповна.
А он ей и поясняет:
— Это чтобы удобней было – матушка…
— Чего!? — снова поинтересовалась наша труженица.
— Расслабься… Вот чего…
И начал… начал… начал было Александр Сергеевич настойчиво дышать ей в ухо.
— Эй!.. А ну-ка постойте! — затрепыхалось тело нашей дамочки в его волосатых руках. — Постойте, кому говорят!
Да только Пушкин на слова её последние – чихать хотел; даже внимания не обратил, а сам всё сильнее любить её продолжает. Мочку уха ей легонько прикусил, да ещё шепчет при этом что-то важное; кажется, по-французски:
— La sotte, je vous en veux ... — и через мгновение, — j'implore assis sur le cul exactement...[3]
А она ему по-русски:
— Эй товарищ!..
И тут же попыталась вырваться из его крепких объятий, а когда поняла, что это ей не удастся, то так же по-русски добавила:
— Твою в душу мать!.. Да что же это такое?.. У меня же читатели могут нагрянуть… Мне же работать надо…
— А я об чём!.. Работайте-работайте Лизавета Филипповна!.. — постарался успокоить её Александр Сергеевич, — Не торопитесь: раз-два, раз-два…
Нет конечно Лизавета тайно мечтала об этом – да ещё бы не мечтать о таком… ведь всю жизнь можно сказать – только об этом и думала, ещё с первого класса, и каждый раз надеялась – что вот-вот, да и обнимет её Амур … Ну конечно на Александра Сергеевича она даже особенно и не рассчитывала, он ей всегда казался явно не по зубам – эдакий франт; а вот на счёт Алексея Максимовича Горького, вполне… Но это так, в мечтах девичьих, не более.
3
Кажется Пушкин попросил её – просто сидеть на жопе ровно, но в точности перевода автор не убеждён, ибо французским владеет посредственно.