Стихи попали в цель. Цезарь был вне себя. Он твердил, что Катулл навек опозорил его этой эпиграммой. Он даже просил отца поэта, с которым был хорошо знаком, обуздать сына (Suet Iul, 73; Тас. Ann., IV, 34). Но Катулл не унимался. Многие хохотали над его стихами. Но сам он готов был плакать от боли и отчаяния, видя, во что превращается Рим. Он писал:
Кальв не отставал от друга. Он не только писал стихи, он едва ли не ежедневно привлекал мерзавцев к суду. С неистовой яростью он напал на Ватиния.
Но что же делал в это время Цицерон? И почему его мощный голос не присоединился к общему гневному хору? Сейчас мы подходим к одной из самых черных полос в жизни нашего героя.
Мы уже говорили, что Цицерон был возвращен из изгнания, когда Помпей разогнал шайку Клодия. Но, оказывается, сделал он это вовсе не даром. Между Крассом и Помпе-ем шли переговоры, к Цезарю в Галлию срочно выехали курьеры. В конце концов Помпей призвал Квинта и Атгика и объявил от имени остальных триумвиров, что они готовы вернуть Цицерона, но пусть его друг и брат поклянутся, что отныне оратор станет другом триумвиров. Рассуждать тут не приходилось — ведь Цицерон был в таком состоянии, что все опасались за его жизнь и разум. Клятва была немедленно дана. И вот теперь, когда Цицерон в сенате резко выступил против Ватиния и осудил политику триумвиров, Помпей, встретив Квинта, сказал ему с самым грозным видом:
— Если ты серьезно не поговоришь с братом Марком, расплачиваться придется тебе, ведь это ты ручался мне за него (Fam., I, 9, 9).
И теперь Квинт напомнил нашему герою, как тот в отчаянии проклинал себя за то, что погубил брата и остальных близких. И вот они, эти близкие, вернули его в Рим с риском для жизни. Неужели он хочет заплатить им тем, что погубит их, теперь уже окончательно?
Наверно, ни одно чувство не было так сильно в Цицероне, как благодарность. Любая, самая незначительная оказанная ему услуга вырастала в его воображении до гигантских размеров. В дни своего изгнания он часто упрекал некоторых из своих друзей-сенаторов за их малодушие, даже трусость. Но на их фоне еще ярче блистала верность ему Аттика и Квинта. Он вспомнил, как брат ради него подвергся смертельной опасности, как лежал под грудой трупов. Неужели он отплатит ему черной неблагодарностью? По его словам, он стал мысленно беседовать с Республикой. Он напомнил, сколько услуг оказал ей когда-то, и умолял теперь позволить быть не только честным гражданином, но и честным человеком и отблагодарить своих спасителей (Ibid.).
Таким образом, Квинт стал как бы заложником, который и обеспечивал верность своего знаменитого брата. Расчет был верен — теперь стоило Цицерону взбунтоваться, как брат то со слезами молил его сжалиться над ним, то горько упрекал в неблагодарности. Горячо вторил ему и Атгик. Ему ровно ничего не угрожало, он боялся не за себя, а за Цицерона. Тем более что все выступления он считал при теперешнем положении вещей совершенно бесполезными и настойчиво советовал другу перестать переть на рожон и наконец утихомириться. План этот так хорош, что невольно подозреваешь в нем руку Цезаря, а не Помпея. Тем более что бедняге Сампсикераму досталась самая неблагодарная роль. Он ворчал, грозил, словом, разыгрывал из себя какого-то театрального злодея. А Цезарь в это время слал Цицерону самые любезные, самые ласковые письма. Он умолял прислать ему последние речи и стихи оратора. Успевал все прочесть между своими походами, восторгался каждым его словом. Он сразу же изъявил желание взять с собой Квинта, обласкал его и сделал доверенным своим офицером. Стоило кому-нибудь прибыть в его лагерь хотя бы с крошечной запиской от Цицерона, и ему обеспечен был самый радушный прием. Однажды Цицерон послал к нему своего друга, ученого юриста, который смутно представлял себе, что такое меч, и не знал, как держать в руке копье. И что же? Цезарь же благодарил оратора за то, что тот рекомендовал ему такого славного человека. При этом он мило пошутил, говорит Цицерон, — он сказал, что во всем его лагере доселе не было ни одного человека, который мог бы правильно составить повестку в суд (Q.fr., II, 13, 2). Словом, он был очарователен и составлял приятный контраст с мрачным, надутым и обиженным Помпеем.
93
Цезарь и Мамурра, например, оба были любовниками жены Помпея, с которой тот развелся перед женитьбой на Юлии.