При сем смятении тотчас дали знать князю Цицианову, генералу князю Орбелианову, коменданту и полицмейстеру Князь Орбелианов начал говорить царице, чтоб бросила кинжал, но она ничего ему не отвечала и ничего не делала. Тогда полицмейстер армянин, бывший еще при последнем царе в сей должности, носивший грузинское платье, взяв в руки теплую свою шапку, ухватил ею кинжал царицы и, выдернув из руки, причинил ей тем еще несколько ран на ладони. После этого она упала без чувств; а вступившие егери обезоружили прочих женщин, с осторожностью оборотив ружья прикладами и прижимая их оными к стенам покоя. Тот же час начали они отправлять их в путь, причем приказали осмотреть, не имеют ли они спрятанного под одеждой оружия. Молодая царевна, сидя на дрожках и увидя сие, вынула из кармана маленький перочинный ножичек, бросила егерям и сказала с усмешкой: "Возьмите, может быть, и это для вас опасно"».
На месте Лазарева вполне мог оказаться сам Цицианов. Кинжал и яд были в большом ходу не только на востоке. К тому же на Кавказе оказалось много людей, как русских, так и не русских, не стеснявшихся в средствах, чтобы отправить на тот свет вслед за Лазаревым и самого главнокомандующего. Поэтому совет Ф.В. Ростопчина, высказанный в письме Цицианову от 21 мая 1803 года, выглядит вполне резонным: «…Ты должен взять меры для собственной своей предосторожности: они еще охотнее употребляют яд, чем железо, и хотя благородно-мыслящему человеку и трудно решиться оказывать подозрение, но надобно однако же себя уверить и в том, что мы редко живем с честными людьми, а всегда почти с дурными»[328].
Под усиленным конвоем царицу и ее окружение повезли через Дарьяльское ущелье. Два гренадерских батальона и сотня терских казаков оказались не лишними — на всем протяжении пути отряду пришлось отбивать налеты горцев, которым царица Мария, по ее собственному признанию, заплатила за свое освобождение[329]. В рескрипте от 15 мая 1803 года Александр I сообщил, что «царица Мария и дочь ее, на жизнь Тифлисского полицмейстера посягнувшие, препровождены будут из Воронежа в один из монастырей южных губерний, где, имея приличное содержание, могут они покаянием церковным и укоризною совести наказаны быть за их преступление. Что касается до царевичей, сыновей ее, они останутся в Москве, где по удобности жилищ в праздных дворцах и по дешевизне содержания как они, так и все другие члены царского дома с пристойностью и выгодами водворены быть могут»[330]. Царица Мария провела семь лет в Воронеже, в Белогородском женском монастыре, затем ей разрешили переехать в Москву, где она умерла в 1850 году восьмидесяти лет от роду. К тому времени в возможность восстановления независимой Грузии уже мало кто верил, и правительство не возражало против погребения покойной царицы на родине, не опасаясь того, что похороны станут демонстрацией сторонников независимости[331].