Кампания 1805 года развивалась по сценарию, который создавался не в русских штабах. Из-за ситуации в Европе не приходилось рассчитывать на подход значительных пополнений, без которых было трудно не только вести наступательные действия, но и удерживать уже завоеванное. Малочисленность русских частей на Кавказе в начале XIX века заставляла командование только символически обозначать присутствие вооруженной силы империи на присоединенных территориях. В Шекинском ханстве находились 73 солдата и казака, в Ширванском ханстве — 15 нижних чинов при одном унтер-офицере. Их поддерживали соответственно 105 и 125 «конно-вооруженных» местных жителей[785]. Армия персов имела многочисленную конницу, которая, не представляя серьезной угрозы регулярной русской пехоте, быстро передвигалась и разоряла всё, что ей вздумается, не особенно опасаясь своего грозного, но малоподвижного противника. Фактически русские войска могли обеспечить безопасность только отдельных пунктов, оставляя все остальные земли на произвол судьбы. Это, разумеется, негативно воспринималось новыми подданными.
Цицианов был очень раздражен поведением карабахского хана, который уклонялся от решительной борьбы с персами и стремился защищать свои владения исключительно русскими штыками. Но дело было не в двуличности карабахского владыки, а в том, что такое поведение укладывалось в нормы политической культуры края в ту эпоху. У Ибрагим-хана были все основания считать себя невиновным в глазах персов за присягу Александру I: у него не было другого выбора, поскольку войска шаха не оградили его владения от неверных. Если персидских сарбазов на карабахской земле били русские, претензии к самому хану были неуместны, а вот боевая активность самого карабахского ополчения уже была наказуема. Не будучи уверенным, на чью сторону склонятся весы удачи, Ибрагим-хан выжидал, не делая опасных движений. Цицианов все это понимал, но тем не менее пытался воздействовать на своего союзника словом. Он писал ему 23 июня 1805 года: «…Как же вы хотите, чтобы я сам шел с войсками и дрался бы с персиянами за вас, когда вы не малейшее со своей стороны не содействуете русским войскам… Я же, послав войска для защищения владения вашего, никогда не воображал, чтобы по уходе оных ваши воины сделались женоподобными и чтобы ваше высокостепенство, сидя спокойно, ни в чем для собственной вашей пользы не содействовали…»[786] Несколькими же днями ранее он специальной прокламацией пытался поднять дух тамошних христиан: «Неужели вы, карабагские армяне, доселе славившиеся своей храбростью, переменились, когда владетельный ваш хан карабагский вступил в вечное подданство Российской империи. Вы ныне храбрее долженствовать бы быть, надеясь на могущество императорских сил, но вы сделались женоподобными и похожими на других армян, занимающихся только торговыми промыслами… Опомнитесь! Воспримите прежнюю свою храбрость, будьте готовы к победам и покажите, что вы и теперь те же храбрые карабагские армяне, как были прежде страхом для персидской конницы»[787].