В ходе войны с Персией Цицианов неоднократно проявлял себя как жесткий и умелый полководец, заботившийся как о материальном обеспечении подчиненных, так и о их моральном поощрении. «Всякий имевший до него дело с полной доверенностью и утешительными надеждами прибегал к нему в своих нуждах, чистосердечно излагая свое дело; каждый был уверен, что никакое лицеприятие, никакая корысть не могли поколебать великой души его и что одна справедливость, подкрепляемая законами, при его разбирательстве решала всякое дело. Сколько, впрочем, ни бьш он строг и взыскателен по службе, но правотою и умом стяжал общую любовь и уважение, которые и доныне в памяти всех, знавших его, сохраняются», — писал П. Зубов[810]. Другой характеристики трудно было ожидать от автора апологетического сочинения, но она не слишком далека от истинного портрета главнокомандующего. П.Д. Цицианов имеет право на особое место в пантеоне покорителей Кавказа: он единственный из всех главнокомандующих в этом крае, который погиб на своем посту. Да, его смерть не сопровождалась грохотом сражения, его сразила «изменническая» пуля. Многие его предшественники и преемники были лично храбры, слышали свист пуль над своей головой, но все они благополучно дожили до преклонных лет и упокоились в постели, а не на сырой земле. У черногорцев, очень воинственного народа, высшей похвалой мужчине в XVIII столетии была фраза: «Он умер в сапогах», что означало гибель в бою или в походе…
Можно сказать, что Цицианов исповедовал суворовский принцип: «Каждый солдат должен понимать свой маневр». Он полагал, что подчиненные ему командиры действовали успешнее, если видели всю картину происходящего. В октябре 1805 года генерал-майор П.Д. Несветаев просил у главнокомандующего разрешения на проведение карательной операции против курдов, воевавших на стороне персов. В ответ было отправлено следующее «предписание»: «Пред отправлением к вам нарочного курьера получил я от вас новые бумаги, на которые спешу с сим же дать вам разрешения. Ваше превосходительство имеете уже позволение идти на куртинцев и сделать репрезаль, и я не колебался бы позволить вам и занятие Талыней (село недалеко от Эривани, бывшая персидская крепость. — В.Л.), если б до крайности не беспокоило меня то, что посты в Памбакской и Шурагельской провинции и так уже сильно растянуты; прибавить же к вам войск никак не возможно, потому что я их здесь держу для устрашения Ширванского хана и Баку. Впрочем, если бы тем числом людей, каковое у вас находится, могли изворотиться и уверены в том, что занятие Талыней не обессилит вас, то я на сие согласен, как и на то, чтобы на первый раз Джафар-Кули-хан со своими людьми туда перешел, но с тем однако ж, что после он непременно должен перейти в Лори, ибо нельзя позволить ему водвориться в Талыне. Я не скрою от вашего превосходительства моих намерений, что если бы Баку был взят и Ширванское владение вошло трактатом под Российское подданство, то я сей же зимы с одним Севастопольским полком и 200 егерей — все, что имею у себя под руками, — пойду на Эривань; теперь же может быть нужно будет идти на Баку. И так ваше превосходительство из сих обстоятельств можете видеть, что усилить вас никак не возможно; следовательно, без совершенной уверенности вам не должно ни на что покушаться»[811].