8 октября 1805 года князь отправил царю Соломону такое письмо: «Если бы на письме вашего величества, мною полученном, не видел я вашей подписи и вашей печати, то никогда бы не поверил, что оно от вас ко мне писано; но видя на нем вашу печать, может быть, приложенную без прочтения письма, к неизъяснимому моему удивлению нахожу его вашим, в коем Литвинова называете новым царем. Как могли ваше величество помыслить только, а не писать ко мне, что Литвинов ищет Имеретинского царства и что он лишил вас уже Лечгумских крепостей? Если ваше величество можете обратить несколько назад свою память, то вы увидите, что разрешение о Лечгуме по силе пунктов зависит единственно от Его императорского величества и право сие не только Литвинову, но и мне, ниже кому-либо из министров не предоставлено. Когда же по просьбе вашего величества и по моему представлению Его императорскому величеству всемилостивейше соизволил на то, чтоб депутаты от вашего величества предстали пред священное Его лицо для доказательства права вашего на Лечгум, а вы доселе того не исполняете, но ниже ответствуете на мое письмо, намерены ли вы их послать или нет, то не значит ли сие величайшее оскорбление Его величества и можно ли только подумать, что Имеретинский царь дерзнул, испросив Высочайшего соизволения, противиться потом священной воле Государя государей и так оскорблять сильнейшего и могущественнейшего монарха. Сие отдаю на собственный суд ваш и на суд первого вашего любимца князя Соломона Леонидзе, того, который, служа семи царям, всем им изменил; Леонидзе, который при малейшем своем интересе готов всяким жертвовать; Леонидзе, который и мне продавал ваше величество за 15 тысяч и который ввергает вас в ужасную пропасть бедствий. Так говорю я с вашим величеством по откровенности моей, никогда со мною не разлучной. Я знаю, что трусость ваша и злые советы подобных тому же изменнику Леонидзе заставили вас бежать из Кутаиса; знаю и то, что вы в мыслях своих, расстраиваемых советами ваших недоброжелателей, всегда держите, что вас схватят и увезут в Россию; но разве ваше величество забыли, что я в присутствии вашем перед лицом всемогущего Бога, мною исповедуемого и лучше, может быть, многих здешних, как истинный христианин клялся на животворящем кресте со святыми мощами, у вас на груди висящем, что сего не будет, и разве заклинаниям моим, когда я и слова данного в жизнь мою еще не нарушил, вы мне меньше верите, нежели словам изменника?
Оставляя сие, долгом считаю предварить ваше величество, что если и после сего вы тотчас не пошлете депутатов в Тифлис, которых я без замедления отправлю к Высочайшему Его императорского величества двору, то я не виноват буду, когда вы, предпочитая подстрекания злых людей моим истинно дружеским советам, навлечете на себя бедствие…»[844]
В Петербурге при разработке условий принятия в подданство Имеретии и Мингрелии сначала намеревались превратить их правителей в «наследственных начальствующих лиц», назначить солидное жалованье и одновременно лишить права пользоваться доходами от своих владений. Цицианов нашел такой вариант несвоевременным «по политическим соображениям». Сохранение за Соломоном II и Дадиани Мингрельским большинства их прав позволяло правительству России снять с себя ответственность за все неурядицы и не стать объектом народного недовольства. Кроме того, при таком варианте Западная Грузия не требовала дополнительных расходов казны на администрацию. Министр иностранных дел Кочубей даже прислал Цицианову секретный запрос — нельзя ли по этой схеме переиначить управление Грузией, назначив ее правителем «владельца, влияние которого не распространялось свыше того, которое предоставлено царю Имеретинскому и владетелю Мингрелии». Фактически Цицианову предлагалось выбрать одного из царевичей. По мнению Кочубея, это «поставило, быть может, на более верную ногу все новые владения, привязав к России грузин, и уничтожило бы беспокойство владельцев, уже подвластных России или могущих ей подчиниться, отняв повод к заключениям, что мы всё присвоить себе желаем»[845]. Письменной реакции Цицианова на это предложение не обнаружено. Не исключено, что главнокомандующий, подозревая, что в письме Кочубея отражается точка зрения самого императора, уклонился от прямого ответа. Но его отношение к царевичам отчетливо проглядывает во всеподданнейшем рапорте от июня 1804 года по поводу ареста царевича Иулона Ираклиевича: «Сие изловление я почитаю важнее взятия крепости, ибо доколе род сей аспидов пребудет в Грузии, дотоле Грузия не будет наслаждаться тишиной по глупому легковерию нации, а потому должен повторить, что и жен их вывезти из Грузии есть мера необходимая»[846].