По-видимому, в Петербурге с удовлетворением приняли мнение полковника Бурнашева, командовавшего русскими батальонами в Грузии, о том, что уход войск не приведет к катастрофическим последствиям. Бурнашев считал, что соседние с Грузией ханы не представляли серьезную угрозу из-за неспособности составить коалицию (по причине непреодолимой взаимной враждебности). По его мнению, не следовало опасаться и вторжения турецких войск, несмотря на явные признаки приближающегося разрыва между Стамбулом и Петербургом. Султан не был заинтересован в отвлечении своих войск с молдавского театра военных действий. Главным же гарантом спокойствия являлся ахалцыхский паша, которого в целом устраивало существовавшее положение вещей и который становился агрессивен только из-за появления в Грузии русских войск[236].
Судя по всему, российское правительство понимало щекотливость ситуации. Один из русских офицеров, прибывших из Закавказья, поделился впечатлениями о своей встрече с П.С. Потемкиным: «Между разговором спрашивал меня о Грузии только поверхностно, но и то весьма мало. Я, приметя неохоту к знанию, удержал себя далее уведомлять о том, чего не хотят ведать, а все верные имеют сведения обстоятельно о Грузии, но будто не знают, а короче сказать, что и не хотят знать. И так посудите, милостивый государь, чего впредь ожидать можно будет, нимало воззрений не имеют. А лучше сказать: ежели б можно было предать забвению, то б скоро исполнено было сие»[237].
Была еще одна причина, по которой Россия с большой осторожностью относилась к идее послать в Закавказье значительные силы. В 1785 году шейх Мансур сумел сплотить вокруг себя значительное число своих приверженцев и нанести чувствительные удары по русским войскам на Кавказской линии. Хотя в конечном итоге отряды шейха были разбиты, а сам он был вынужден укрываться, командование оценило возможную угрозу и противилось распылению сил. Русские войска были не только защитой Грузии от внешней опасности. Они служили опорой монарха и ограничивали феодальную вольницу, что многим князьям оказалось явно не по вкусу. Страну раздирала борьба двух враждующих группировок, царила анархия. П.С. Потемкин, побывавший в Тифлисе в сентябре 1784 года, вынес следующее впечатление: «Вообще неустройство царства Грузинского и тогда уже превосходило всякое понятие».
Исполнению Россией условий Георгиевского трактата мешали недостаточные и зачастую превратные представления о Кавказе. На медали, выбитой в честь присоединения Крыма к России, изображение новоприобретенных земель не ограничивалось самим полуостровом. Вместе с ним мы видим Тамань и надпись, поясняющую, что именно эта территория стала российской в 1783 году. С присоединением Крыма Россия сделала еще один важный шаг на Кавказ. Об этом ясно писал П.С. Потемкин: «Сии обстоятельства, по-видимому, развяжут, так сказать, руки на простертие оных в Закавказский край, и потому нужно, чтоб положение оных знать короче». В Петербурге также сделали выводы из похода Тотлебена: для того чтобы вести осмысленную политику в Закавказье, необходимо иметь больше информации об этом крае. Представитель России при Ираклии II Степан Данилович Бурнашев получил задание собрать как можно больше сведений о самой Грузии и о сопредельных с ней странах. В нашем распоряжении нет подробных инструкций, которые ему дали, но, произведя «обратный отсчет» от того, какие статистические, справочно-аналитические и картографические данные собирал и отправлял в Петербург Бурнашев, можно сделать вполне определенный вывод: в столице империи знали о Кавказе до удивления мало. Даже П.С. Потемкин, человек «ближайший» к этому региону, в поручении русскому резиденту среди прочего писал: «Я уповаю, что не упустите вы разведать о намерениях Ибрагим-хана Шушинского, о состоянии ханов Хойско-го, Инзюрюмского и Ериванского, все сии четыре владетеля Адрибеджанских окружают и составляют Армению, о коих двор наш попечение приемлет, и подробное сведение о их расположении, их силах…»[238]
Ираклию II посоветовали «обезопасить себя через возобновление прежних своих союзов, разрушившихся единственно пребыванием в стране его российских войск». Тут мы позволим себе воскликнуть вместе с грузинским историком З. Аваловым: «…Это зрелище сюзерена, взявшего на себя заботу о внешней безопасности вассала и предлагающего стране, находящейся под его протекторатом, выпутываться самостоятельной дипломатией из затруднений, к которым привел этот протекторат, — это зрелище разительное, чрезвычайное!»[239] Но, как это ни странно, в тот момент благодаря стечению обстоятельств и дипломатическому искусству Ираклия II катастрофы действительно удалось избежать. Самый опасный враг, ахалцыхский паша, на протяжении всей войны 1787— 1791 годов не проявлял никакой активности: прямой угрозы его владениям со стороны России теперь не было, а Грузия войны Турции не объявляла. Более того, пограничный паша лелеял надежду стать независимым правителем под покровительством России. Но положение становилось угрожающим по мере усиления Персии и повышения агрессивности Порты. Ираклий II писал по этому поводу Панину: «И соседи неверные радуются уходу русского войска и смеются: на кого мы имели упование, тех лишились вовсе».