При составлении своего рапорта Кнорринг сделал «ту же ошибку, что и многие другие официальные наблюдатели, — писал 3. Авалов. — Их глаз, привыкший к порядкам плац-парада и канцелярии, видел в Грузии один хаос и беспорядок. Однако "иррегулярность" еще не означала отсутствия жизнеспособности. Живописное сочетание варварства, патриархальности и патриотизма, вся картина жизни Грузии, таившая в себе веками не решенную политическую проблему, оскорбляла хорошо выдрессированных служак, военных и гражданских». От Кнорринга «нельзя было ожидать соображений, основанных на более свободной оценке вещей, более широких политических взглядов. Во что бы то ни стало и как бы то ни было, насадить благочиние — вот к чему сводился для этих людей вопрос о Грузии. Он не мог не заметить, как радовалось население его приезду, видя в этом залог того, что войск не уведут. Но он сделал отсюда тот вывод, что необходимо принять в подданство полное и безусловное; вывод этот, в конце концов, получил и высочайшее утверждение, но смуты ближайших лет показали, что это было не так, что подданства искали, но не такого»[303].
30 апреля 1806 года коллежский асессор Лофицкий, прослуживший к тому времени четыре года в Закавказье, подписал всеподданнейшее прошение принять на рассмотрение его записку, озаглавленную «Замечания о Грузии», которую он написал, по его словам, «не в виде доноса», поскольку не питал «вражды на начальников, бывших некоторым образом причиной тамошних непорядков». К тому моменту и Коваленский, и Кнорринг, и Цицианов уже не являлись участниками служебного конфликта. Лофицкий надеялся, что его труд поможет в решении проблем обустройства этой имперской окраины. Записка состояла из двух частей. Первая называлась «Причины народного ропота и мятежей, препятствовавших утверждению благопоставляемого там порядка». Лофицкий признал, что Коваленского так увлекла борьба с Лазаревым, что у него не осталось времени для появления в присутственных местах. Жители Грузии, не имея возможности обратиться к первому лицу коронной власти в крае, «возвращались в домы свои с мрачным впечатлением и сомнением в благоденствии, коего ожидали от российского правительства». Этим в полной мере воспользовалась царица Дарья, твердившая о том, что при прежней власти такого не было. С одной стороны, грузинских дворян пугали действия капитан-исправников, ограничивавших их произвол, с другой — мятежные князья-эмигранты обещали прежнюю волю — знать склонялась на их сторону. Народ был в нерешительности. Для подавления возмущения в Кахетии отправили войска, но до столкновений не дошло. Уговоры и решительность начальников сделали свое дело. По мнению Лофицкого, главные лица российского управления, вместо того чтобы заниматься обустройством края, погнались «за собственной славой». «Все силы ума напряжены были о преклонении ханов Эриванского, Ганджинского, Нухинского, Шушинского, Шемахинского и Бакинского к сдаче крепостей их провинций; но владельцы сии, не видев ни благоденствия грузинского, ни войска на победу их или на защиту от Баба-хана потребного, и что Грузия не может обеспечить русские войска потребностями, для войны необходимыми, единством красноречия тому не убедились, а безвременные угрозы за сие благовременно вооружили всех соседей Грузии на отражение тамошних сил Российских»[304]. Последнее очень важно для понимания того, почему Цицианов в обращении с владетелями Кавказа так акцентировал внимание на твердость своего слова.