Слово Анне Григорьевне, дневниковая запись от 22 (10) октября 1867 года:
"Был суп с яйцом, ужасное кушанье, которое я терпеть не могу, были пирожки с телячьими ножками, очень холодные, тоже нехорошие, было третье какое-то кушанье, не знаю, заяц ли это или что другое, но в таком вонючем соусе, что я решительно даже поднести ко рту не могла. Федя, однако, ел, хотя очень морщился. Под конец подали три небольших кусочка говядины холодной и виноград. Это виноград-то на пустой желудок, ведь это просто мученье; решительно мы встали из-за стола голодные... Когда мы вышли на улицу, Федя начал меня уверять, что третье кушанье в бараньем соусе было не что иное, как кошка, и что он чем больше ел, тем более уверялся, что это была кошка, но отстать не мог, потому что был голоден…"
Морщиться, клясть, но подъедать до конца — вот стиль жизни Достоевского. Он весьма едко отзывается о собратьях по перу, но постоянно обращается к ним за помощью: дайте взаймы пятьсот, триста, двести, сто франков на два месяца, на неделю, до перевода. Сначала давали, но затем суммы уменьшились до десяти франков, до пяти. А тут ещё дети пошли… Мудрено не злиться.
И устно, и письменно он ругает Дрезден, Женеву, Гомбург (не путать с Гамбургом), отели, дилижансы, вагоны, солнце, ветер, зной, холод.
И в это же время пишет роман «Идиот». Князь Мышкин, лечившийся в Швейцарии от эпилепсии, бескорыстный человек тонкой души, возвращается в Санкт-Петербург, где его ждёт огромное, многомиллионное наследство.
Огромное наследство, сцены, где бросают в лицо пятьдесят тысяч, а в камин сто — фантазии бедности.
Как уживаются в одном человеке князь Мышкин и безответственный скандалист, запойный игрок, отнимающий у семьи последние франки мизантроп Достоевский? А что Мышкин есть идеальный Достоевский, сомнений нет.
Почтенный и благородный доктор Джекил, принимая некое снадобье, превращался в мистера Хайда, личность вполне отвратительную. Вздорный и склочный Достоевский, которого Тургенев уже после смерти Фёдора Михайловича сравнивал с маркизом де Садом, Достоевский, сумевший перессориться почти со всеми писателями, не говоря о людях чуждых совершенно, садясь за рукопись, преображался в проницательного, душевного, жертвенного человека, для которого детская слезинка есть наисерьёзнейший аргумент. Тут какое-то снадобье работает, не иначе. Волшебные чернила, магическая ручка, колдовская бумага?
За «Идиотом» последовала повесть «Вечный муж», а затем — «Бесы». Между рулеткой, ломбардом, дрязгами и неустроенностью создаются романы на века. И возникает мысль: вдруг эти проигрыши, эти неустройства являются необходимым условием для творчества?
Или не благодаря рулетке, а вопреки ей получилось то, что получилось? Гадания бессмысленны. Проверить экспериментальным путём, проиграться подчистую в надежде написать толковую вещь (о шедеврах мечтать нехорошо) вряд ли разумно.
А дальше...
Дальше молодая жена (Анна Григорьевна вышла замуж двадцатилетней) повзрослела, укрепила характер и взяла дело в свои руки. По возвращении в семьдесят первом году в Россию семейным кошельком распоряжалась уже она. Не без её нажима Федор Михайлович принял предложение князя Мещерского и стал редактором еженедельника «Гражданин», публикуя в нём и свои работы, главной из которой стал «Дневник писателя». Это давало около пяти тысяч в год. Но главное, жена занялась изданием книг мужа, и занялась успешно. Первый её опыт, отдельные издания «Идиота» и «Бесов», принёс хороший доход семье и упрочил положение мужа. За «Бесов», к примеру, было выручено свыше четырёх тысяч рублей, в то время как сторонние издатели предлагали лишь пятьсот.
Затем Анна Григорьевна подтолкнула Достоевского к сотрудничеству с Некрасовым в «Отечественных записках», публикация в которых передовой молодёжью приравнивалось к ордену. Расставшись с «Гражданином» (регулярная служба требовала слишком много сил), Достоевский продолжал публиковать «Дневник писателя» самостоятельно, то есть его издавала и рассылала ежемесячно подписчикам жена. Успех был полный — и литературный, и общественный, и финансовый.
И выяснилось, что успешный Достоевский пишет ничуть не хуже Достоевского страдающего. Да и в повседневной жизни стал он если не благодушнее (благодушным он не был никогда), то сдержаннее.
К восемьдесят первому году кредиторы были удовлетворены. Впереди явно обозначились спокойствие и достаток. Федор Михайлович подарил жене бриллиантовые серьги и стал всерьёз подумывать о покупке имения.