Мы не только биологические существа, мы и культурные сущности, творящие и развивающие культурную среду на протяжении нашей жизни. Организменное бессмертие нам недоступно, а бессмертие нашего отражения в культуре — вполне. Мы хотим, чтобы нас помнили, чтобы результат наших усилий сохранялся и развивался.
То, что мы хотим сохранить, должно обладать перспективой длительного существования. Вопрос оценки её продолжительности, кроме прочего, — это вопрос того, какими моделями мы будем пользоваться. Иногда выбор ясен.
Вы ведь согласитесь со мной, что гибель особи — не столь катастрофичная потеря, как гибель вида? Особь рано или поздно погибнет всё равно, вид — потенциально бессмертен.
Вы ведь согласитесь со мной, что гибель молодого человека — более острая трагедия, чем смерть старого? Вспомните, как говорят в таких случаях: «Ему бы ещё жить да жить...».
Давайте я отойду от трагических примеров. Вы ведь согласитесь со мной, что тяга к фотографированию, кроме прочего, связана со стремлением не дать исчезнуть уникальному мгновению (и нашему восприятию этого мгновения), дать ему потенциально бесконечную жизнь хотя бы в фотографическом отражении?
Многих читателей — знаю заранее — напряжёт тема, которую я здесь развиваю. Раньше, когда мы с Мариной Кравченко публично обсуждали эти идеи, мы сталкивались со странно искажённым их пониманием. Нас обвиняли, что мы пытаемся решить, кто достоин жить, а кто — нет. Конечно, это не так. И когда речь идёт о людях, любая смерть — трагедия. Но даже в этих, самых острых ситуациях хорошо бы понимать правила, по которым мы могли бы делать выбор. Но, к счастью, многие выборы не затрагивают человеческие жизни. Например, их приходится делать, планируя мероприятия по охране природы, по сохранению биоразнообразия.
Любое действие в этой сфере — результат выбора. Мы могли сосредоточиться на охране одного объекта, а могли распределить наши усилия по многим разным. Эти потенциальные объекты охраны связаны множеством непростых связей, не все из которых мы можем адекватно учитывать. Но какой-то способ действий, соответствующий тем моделям, которыми мы пользуемся, мы просто-таки вынуждены будем выбрать!
Обратите внимание: ценность проявляется через выбор в пользу какого-то объекта (кстати, как и стоимость — через потенциальную ситуацию обмена). Мы можем сколь угодно говорить о том, что ценим ближнего, пока это не требует от нас никаких действий. Ценность для нас его бытия, важность для нас его интересов проявятся только тогда, когда мы учтём их в каком-то принятом нами решении.
А как стоило бы перестроить нашу жизнь, чтобы в наших повседневных выборах отражались рационально ранжированные ценности, а не всякие случайные обстоятельства и сиюминутные интересы? В этой колонке я лишь задам этот вопрос, не пытаясь на него ответить. Но в том, что такая перестройка необходима, не сомневаюсь.
Всегда ли ценности отражаются в наших действиях или хотя бы в наших оценках? Увы, нет. Чтобы далеко не ходить, приведу пример, связанный с восприятием прошлой колонки. В ней я походя упомянул Сталина как руководителя массового уничтожения людей. Парадокс: это главное, что увидела некая часть читателей в колонке, написанной совсем о другом. Мне сложно понять психологию защитников Сталина, но я всё-таки предположу, что большинство из кинувшихся на защиту генералиссимуса согласятся, что главная ценность страны — люди, народ («кадры решают всё»). Существенная часть из них согласится и с тем, что в тридцатые-сороковые годы миллионы людей были уничтожены, десятки миллионов — запуганы. Вероятно, наблюдая кого-то, мучительно страдающего, они прониклись бы к нему сочувствием — это же так естественно!
...Честный специалист, удерживаемый на грани смерти пытками, которыми из него выбивают вздорные показания об антисоветской деятельности и доносы на других порядочных людей...
...Голодный подросток, которого за украденный с поля колосок бросают в лагерь, где его, скорее всего, ждёт смерть...
...Крестьянин, у которого намеренно забрали всю еду, умирающий с голоду сам и наблюдающий за гибелью своих детей...
Как можно, узнав о трагедиях этих людей, не почувствовать их боль? Но сталинисты не думают о них, вдохновляясь странной радостью «зато нашу страну боялись!». Интересно, они готовы пожертвовать несколькими из своих ближайших родственников, чтобы соседи начали бояться их семью? Они говорят, что система должна была работать таким образом, чтобы добиться успеха. Для меня успех весьма сомнителен, а заплаченная за него цена — в любом случае недопустима. И я думаю, что из признания ключевой ценностью человеческой жизни неизбежно следует именно такой вывод.