Во-вторых, на Ла-Сийе места для супертелескопов уже не было; нужно было готовить новую площадку. Вторым и главным форпостом европейской астрономии стала гора Параналь (2600 м). Строительство на ней началось в 1991 году, а уже в 1998 году на первом из четырёх VLT начались наблюдения. Четвёртый VLT увидел первый свет в 2000 году. Теперь телескопы VLT стали основными инструментами не только в ESO, но и во всём мире. Кроме них, на обсерватории Параналь установлено несколько вспомогательных телескопов с зеркалами 1,8 м, которые используются для интерферометрии, и два обзорных телескопа — VST (2,6 м) и VISTA (4,1 м). Кстати, для двух последних телескопов зеркала шлифовали в подмосковном Лыткарино.
В ESO работают не только оптические телескопы. С 1987 по 2003 год в обсерватории работал субмиллиметровый телескоп SEST. Потом его пришлось остановить, чтобы высвободить ресурсы для создания более масштабного инструмента — интерферометра ALMA, который стал сейчас основным телескопом субмиллиметрового диапазона в мире (ESO входит в консорциум, создающий «Альму»).
В оптическом диапазоне ESO замахнулась на следующий рекорд. Новый ориентир обсерватории — 39-метровый телескоп E-ELT (European Extremely Large Telescope). К юбилею ESO сделала себе подарок: в 2012 году принято окончательное решение о строительстве E-ELT на горе Армазонес (3060 м) в 20 км от Параналь.
В состав членов ESO входят теперь 15 государств. Первой за пятью основателями последовала Дания (1967). Последней в 2009 году к обсерватории присоединилась Австрия. В 2002 году в лоно ESO вернулась возгордившаяся некогда Великобритания. Пять лет назад в ESO проник единственный пока представитель бывшего «социалистического лагеря» — Чехия. Процесс вступления Бразилии пока не закончен, и она что-то не торопится ратифицировать своё членство. Но когда процедура закончится, Бразилии предстоит окончательно стать пятнадцатым и первым неевропейским членом обсерватории (Чили в состав обсерватории не входит).
В целом, в ESO всё хорошо. Ясное небо и прекрасные телескопы — что ещё нужно обсерватории для счастья?
Василий Щепетнёв: Несортовая жизнь
Василий Щепетнев
Опубликовано 16 октября 2012 года
Признаться, от Нобелевской недели многого я не ждал. Сомневался, что вклад отечественных учёных отметят премиями. Особенно в области физиологии и медицины надежд мало. Никаких нет. А пора бы. Павлов — одна тысяча девятьсот четвёртый год, Мечников — одна тысяча девятьсот восьмой год. И то — не работай Илья Ильич в Париже, в Пастеровском институте, как знать...
Я больше надеялся на литературу. Великую русскую литературу. Хотя и считал, что наградят Харуки Мураками. Но почему-то мнилось, что Мураками — свой, российский, пусть и японец. Видел в нём то Тургенева, то Достоевского, то Гончарова, а порой и Чехова. Верно, бредил.
Но и тут промахнулся — лауреатом стал Мо Янь. Есть в Мо Яне что-нибудь от Достоевского или Тургенева, сказать не могу: по-русски он не издан, китайского не знаю, а английские переводы покупать жаба не велит. С торрентов же скачивать не смею, благоговея перед законом об авторском праве. Да и что толку скачивать, если книга в архиве и защищена паролем, а чтобы получить пароль, нужно пойти туда, сделать то-то и то-то... В общем, я остался честным. Подожду выхода переводов на русский, недолго ждать, тем более что очередь «прочитать непременно» у меня и без того большая.
Но всё же, всё же... Почему я надеялся и продолжаю надеяться на российских писателей (включая Мураками) и не надеюсь на физиологов и медиков?
Потому, что условия для выращивания лауреатов-учёных и лауреатов-писателей различны в принципе.
Наука двадцать первого века требует не только таланта и усердия, но и должного финансирования. Умозрительные гипотезы следует проверять экспериментально. Это недёшево. Требует материально-технической базы. А прежде базы следует человека подготовить, выучить. С учёбой тоже непросто.
На исходе восьмидесятых, когда нехватки были всеобщими, коллега показал мне пачку сигарет, на которой было напечатано: «несортовые». Сам я оценить их не мог, но, по утверждению коллеги, сигареты оказались редкостной дрянью. Однако ж он их курил, а потом, когда сигареты кончились, очень переживал: хоть и гадость, а «в семь раз лучше, чем ничего».