- Уснул что ли? Жуй!
Сестра звякнула ложкой о стакан. Толик открыл глаза и уставился на пятно бледного чая, похожее на Африку.
- Надоело, — подумал он, но продолжил жевать макаронину и запустил вилку за следующей порцией. Но рука замерла. Он отложил вилку на стол и, дожёвывая, отправился в свою комнату, подальше от сестры и телевизора. Там он замер, не включая света, сделал несколько шагов в темноте, пока не нащупал книжную полку. Он прислонил лоб к корешкам, коснулся их шершавых выпуклостей носом, вдохнул пыльный книжный запах и задумался.
А потом началось волшебство.
Сестра допивала чай и потому не видела, как Толик коснулся растопыренными пятернями книжных корешков. Под ладонями появилось неяркое оранжевое свечение, а под кончиками пальцев заморгали неяркие синеватые пятнышки света. Она бы услышала и негромкий треск, как от пьезо-зажигалки, но кончилась реклама, и она всё тем же яростным движением ткнула в пульт, заполнив комнату жизнерадостным кваканием. Толик прижал ладони к книгам, тиснёные золотистые буквы начали отвечать свечению, загорелась оранжевая "Ю" в надписи «Жюль Верн», затрепетали компакт-диски, втиснутые над книгами. Потом вся полка на долю секунды вспыхнула широкой оранжевой полосой света, и всё исчезло. На пустой поверхности, на пыльных разводах, повторяющих очертания корешков остался лежать небольшой прямоугольничек, размером чуть больше ногтя на толиковом большом пальце. Один уголок у пластинки был скошен. Толик взял его — на ощупь пластинка была ни тёплая, ни холодная, — нейтральная, как кувшин, хранящий джина, но ничем этого не выдающий. Держа пластинку в ладошке, Толик отправился обратно на кухню. В коридоре, не доходя до двери, он замер. Из телевизора звучало что-то смутно знакомое и на редкость приятное.
- Но ведь я же не мечтатель, я же точно знаю как!..
Толик улыбнулся, сжал пластинку в кулаке и на кухню не пошёл. В ванной он открыл оба крана на полную мощность, выпуская на волю шумной струёй застоявшуюся в трубах воду. Он сунул в рот зубную щётку и стал чистить зубы ожесточёнными движениями, как пилит ниткой решётку на окне безнадёжный узник. В дверь ванной постучали:
- Опять весь пол забрызгаешь! Просила же включать осторожно!
- Станция ...ская!
Шум разъезжающихся дверей заглушил интеллигентный голос метродиктора, так что получилась станция «...ская». В общем, всё равно какая. Судя по лицам тех, кто окружал Толика в вагоне, действительно — всё равно. Никто не обрадовался, что прибыл на станцию. А ведь его могло же ждать там что-то приятное: ну, человек любимый, самая красивая улица на свете или работа, наконец, на которой человек день за днём делает дело своей жизни. Разве нет? Но никто не улыбнулся и не сказал: «О! Ну наконец-то ...ская! А то всё Лубянка да Кузнецкий мост и вечные французы».
Толик стоял, одной рукой высвобождая шарф из-под воротника: без шарфа на улице холодно, а в метро в нём, конечно, жарко. В другой руке он на весу удерживал прибор с большим, но несветящимся экраном. Прибор от любопытных глаз был спрятан в книжный переплёт. Незаметно от прибора тянулись и провода наушников, двумя чёрными змейками обвивая потную толикову шею. Толик рассеяно тыкал кнопки, листая содержание, думая с чего начать. В глубине прибора покоилась утренняя волшебная пластинка со срезанным уголком. Когда с собой целая полка любимых книг, отдать предпочтение чему-то трудно.
Его внимание отвлёк проходящий по вагону мужчина, который то ли декламировал, то ли напевал какие-то слова:
- Ты идёшь на работу, уходишь с работы, постепенно забывая откуда и кто ты, постоянно забывая откуда и кто ты... Толик недоумённо хмыкнул и вернулся к книгам. Он не видел серых букв, он видел ткань и золото корешков. А потом появились и слова. Толик погрузился в чтение и перестал обращать внимание на толкущихся пассажиров в пушистых шапках, напоминающих раздутых от важности котов, и цветастых пуховиках, напоминающих спасательные жилеты для рафтинга. Не смотря под ноги, он вышел на своей станции, не глядя протопал к нужному выходу по привычному маршруту, машинально положил руку на резиновый поручень эскалатора. Отвлёкся он только когда вышел на улицу и дорогу ему перегородила лошадь — желтовато-рыжеватая, очень нескладного вида. На лошади сидел молодой человек в странной одежде. На Толика он внимания не обращал, зато почтительно и внимательно слушал старика, который что-то важно втолковывал молодому человеку. Толик прислушался: