Холодок страха проскользнул мне под ребра, резко сдергивая мою улыбку, но его вытеснило
недоумение…
– Что же тогда не убили?
Офицер раздраженно вскинул голову…
– Как тебя такого убить? Отпусти меня.
3
– Я не могу, вы мне нужны – крайне необходимы… Вы же умный, вы же знаете, что мы не
всегда можем поступать правильно… Вернее, случается так, что мы можем или поступить
неправильно, или умереть… Я не хочу так поступать, но и умирать не хочу. Поэтому я стараюсь
выбирать, что страшнее, – поступить плохо или погибнуть. Сейчас я с вами не так плохо поступаю
– с этим поступком я смогу жить.
Я очень хочу ему все объяснить, но у меня не получается… Мысли сбились, и я перешел на
обычную речь, но и голос дрогнул… Я чувствую, что жар треплет уши… Просто, мне очень
стыдно перед этим офицером… И краснеть от стыда перед ним – стыдно… Ну вот, у меня совсем
дыхание пресеклось… И я совсем замолк… Я всегда жутко робею перед офицерами, а сейчас –
особенно… перед этим благородным человеком – особенно…
– Нет, на тебя у меня рука не поднимется.
– Вы не один такой… На меня и у других рука не поднялась… Даже у – Олафа…
– Успокоил…
– Вот и хорошо. Пойдемте теперь.
Запись №2
Я, с трудом сдерживая улыбку, легонько – для вида – толкнул, вставшего у входа, офицера
тяжелым прикладом штурмового излучателя под лопатки. И он не влетел, а вошел в занесенные
метелями открытые врата, встав перед Олафом, вторые сутки сидящим в чаду костра и угрюмо
точащим о камень зубастую железку. Это для капкана на крыс. Олаф же еще не знает, что теперь
нам крысы не нужны, – теперь мы спокойно сможем ходить на снежных зверей!
– Олаф, ты только посмотри на моего пленного!
Пленный офицер глянул на меня с растущим раздражением, а Олаф… Он совсем не
обрадовался. Он, молча положил железку на пол, молча отер тыльной стороной ладони копоть с
бледного лица…
– Олаф… Ты что молчишь?.. Мы же теперь получили все, что нужно! У нас и мощное оружие,
и крылатые “стрелы”, и умный офицер! Он не только рассчитает нам схемы, но и на охоту с нами
пойдет, и нашу технику починит! А еще он нам наверняка кучу интересных историй расскажет!
Но Олаф все равно не обрадовался. Он, все еще молча, поднялся на ноги, запустил руку в
разметанные по плечам волосы и устремил грозовой взгляд на офицера, уже готового вспыхнуть
негодованием.
– Олаф, не смотри на него так – он же вспылит… Он же офицер – к грубому обращению не
привык… А мне пришлось ему нагрубить – я же ему руки скрутил и…
Олаф опустил нагнетающий бурю взгляд в пол, постоял на месте и собрал шнуром волосы. Это
плохой знак – он собирает распущенные для вольного ветра волосы только перед сражением.
Улыбка сошла с моего лица – я снова сделал что-то не так… Но я не могу понять, что именно, и на
меня находит, тяжелеющая с каждой секундой молчания Олафа, растерянность…
– Скажи хоть что-нибудь, Олаф…
Я обернулся ему вслед, когда он прошел мимо и вышел на затихший в безветрии мороз…
Осторожно взял под локти кипящего досадой офицера – так, чтоб не причинить ему вреда, ведь
его руки связаны за спиной “шнуром”, слабо светящимся в полумраке и пропускающим искрой
блеклые огоньки…
– Идите вперед. Мне надо ему объяснить, что вы не такой, как прежний офицер. Тогда он не
поступит с вами, как с ним, – с прошлым офицером. С вами же не надо так поступать…
Офицер в ответ весь вздернулся и завелся. Что-то они все нервные такие… Но я терпеливо
сдержал дерганного офицера и отвел его к Олафу, и поставил его перед Олафом, замершим с
крепко сжатыми на груди руками посреди сияющих на солнце снегов…
– Олаф…
Он стал еще бледней, будя силу зверя и борясь со злым духом, приходящим к нему с этой силой
перед сражением по зову или просто, повинуясь привычке. Он теперь старается не отпускать этого
духа на волю. И сейчас, оттесняя его холодным рассудком обратно, в буйные глубины инстинктов,
4
он сжимает зубы и молчит. Только, кажется, у него что-то не получается с контролем над этим
злом. Когда он посмотрел на меня и на моего пленного, ему пришлось сжать и кулаки. Но я не
понимаю, что заставило его дух разразиться грозой. Я понял, что это как-то связано с офицером,
но… Этот офицер никак не напросился на что-то такое – ни словом, ни делом… Не знаю, чем он
плох, чем Олафу не угодил… Наверное, для Олафа он слишком чистый и блистающий… Но я же
его не из зоны боевых действий взял, а из светлых чертогов Хантэрхайма. По мне, он очень даже
неплохой – даже очень хороший… Только огнеопасный чуть.
– Олаф, ты же сказал, что нам офицер нужен, – для сложного расчета и для схем…
Поджав побледневшие, искусанные в кровь, губы, Олаф не сводит напряженного взгляда с
офицера, стоящего перед ним со связанными за спиной руками с таким достоинством, что мне за
эти крепкие путы стыдно становится…
– Не такой офицер, Ханс.
Рука Олафа легла на ножны, сделанные из облезлой вытертой шкуры… Я заволновался пуще
прежнего…
– Не будь таким придирчивым… Он не плохой. Не хуже других.
– Ты на его погоны смотрел?
– Он капитан… Прямо, то, что надо.
– Он рабочий, Ханс, а не боец. Он офицер – S4, а не – S7.
– Рабочие хорошо сражаются, когда нужно…
– Не так хорошо, как нужно, Ханс. Он не рассчитает требующихся нам схем – он не для этого
сделан.
– Просто, ты сказал, что нам нужен офицер…
– Да, нам нужен офицер. Но нужен – воин, нужен – охотник. Этот офицер нам не нужен, Ханс.
– Олаф, оставь его – он нам пригодится…
– Нет. У него нет сил, которые он способен обменять на наши силы. Он только отнимет силы у
нас.
Олаф вдруг весь взвился вместе с холодным ветром… Он, едва сдерживаясь, грубо схватил
офицера, толкая в занесенные метелями открытые врата, в высокий темный коридор, дающий
пристанище зубастому ветру, в просторный зал, отгороженный тяжелыми бункерными дверями…
Я иду за ним, теряясь от страха, что Олаф не справится, что с силой зверя он отпустит на свободу и
это зло – этого Зверя… Меня до отупения пугает его злой дух… Я сжал зубы, чтоб не стучали от
внезапно напавшей на меня стужи… Как плохо все получилось… А я так хотел, чтоб все вышло
хорошо… Но теперь мне осталось только стараться вырвать у Олафа офицера, полыхающего
яростью жарче прежнего. Я должен успокоить их обоих. Если Олаф разозлит этого офицера,
офицер разорвет поле “шнура”, искрящего и гудящего от нехватки мощности на его крепко сжатых
в кулаки руках… А если спящие силы офицера проснутся, Олафу придется призвать на
противостояние все свои силы – пробудить все свои немереные и неуправляемые силы… А тогда…
тогда…
– Олаф! С ним же так нельзя! Он же офицер!
– Хоть каменный тролль, Ханс. Не суйся мне под руку. Ступай во двор.
– Нет, ты же убьешь его…
– Ханс, ступай.
Олаф рвется вперед штормовым ветром и срывается на этом офицере… Но он еще не разрешает
себе срываться на мне…
– Олаф, брось клинок… Я не дам тебе его убить.
Олаф не позволял себе злиться на меня с тех пор, когда ожоги связали мою грудь рубцами, как
веревками… Олаф никогда не злится на меня, но я знаю, как ему это тяжело дается… Я всегда
думаю со страхом, а вдруг настанет такое время, что он не совладает со злом… Кажется, это время
не за горами… Вот я и стою перед ним, еще не решив, что делать… Если я не заступлюсь… Олаф
убьет этого офицера, который неповинен во всем этом… А если заступлюсь… Я не знаю, что Олаф