— Пусти меня! Это чертов приказ, пусти!
На этот раз Гриша даже не стал размениваться на ответы. Просто подхватил Аню и вынес в коридор. Занес в комнату. Поставил. Закрыл дверь. Сам встал на пороге и скрестил руки на груди.
— Только не бей меня, пока не успокоишься, ты можешь пораниться.
— Да какого черта, Гриш?! Я этого щенка закопаю! — Аня не орала во всю мощь легких, а шипела исключительно потому, что ее душила ярость. Ей дышать-то было тяжело, не то что голос повысить. — Почему ты меня схватил, какого черта?!
— Должен сообщить, что в помещении находилась записывающая аппаратура. Я способен определять такие вещи более-менее точно. Как думаешь, что Андрей увидел бы на записи, если отключить звук?
Аня выдохнула сквозь стиснутые зубы и обняла себя за плечи. А вопрос, собственно, был хороший. Смотря с какого ракурса шла съемка. Может, увидел бы злого мальчишку, на ровном месте окатившего Гришу кипятком. А, может, истеричную бабу, на ровном месте вцепившуюся в ребенка и надававшую ему по шее. Вряд ли Андрею последняя картина пришлась бы по вкусу. Он, конечно, был не слепой и видел, что Аня с Тимуром не уживаются, но вряд ли оценил бы, если бы та подняла руку на его сына. Расчет был верный. За такое можно было в пять минут отправиться с вещами на выход. Особенно если ребенок потом сам догадался бы наставить себе парочку дополнительных синяков поприметнее, а этот сученыш бы догадался.
Аня вышла на балкон. Выкурила в затяжку три сигареты, закашлялась, обернулась. Гриша все еще стоял у ее двери как почетный караул.
— Ты все правильно сделал. Молодец. Но в следующий раз можешь оторвать ему башку, я разрешаю.
— Директива не принята.
— Не хочу этого слышать, понятно? Не позволяй никому себя обижать!
— Мне не бывает обидно.
— Врешь.
— Хорошо. Этот человек не имеет для меня никакого значения и, следовательно, обида невозможна.
— Ну да, конечно, обидеть тебя только я могу, — пробурчала Аня. — Гриш, в следующий раз ты должен защищаться. Отучи этого… этого ребенка тебя задевать. Иначе отучу я. И это никому не понравится.
— Если мне позволено высказать мнение, конфликтовать с ребенком из-за меня нецелесообразно. Он не может нанести мне существенный вред. Магниты и прочие подручные средства меня не отключат…
— Конфликтовать из-за тебя нецелесообразно? — Аня поняла, что у нее трясется подбородок. Как ни хорош был «специализированный санаторий», а нервы после Харриэт у нее стали ни к черту. — Гриш, я ради тебя человека вообще-то убила. Ты это учти в следующий раз, когда тебе покажется, что конфликтовать нецелесообразно, — и заплакала, отвернувшись к стеклу. Там, в непостижимой дали, разгорался закат, очень яркий и почти малиновый. Красные огни плясали в окнах, превращая город в какой-то гигантский фейерверк.
Гриша встал рядом и долго молчал. Что, в общем-то, было верной стратегий. Во-первых, он не был социальным роботом, в которого намертво вбивали привычку говорить, что все будет хорошо. Во-вторых, не было здесь никакого утешения.
— Это невозможно. Исходя из твоего психотипа…
Ну, понятно было, что психотип как раз Грише уметь определять следовало. Как и модель поведения человека в экстремальной ситуации. Это, надо полагать, помогало ему защищать объект оптимальным образом, с учетом всех глупостей, которые объект мог выкинуть.
— Курок не я спустила. Думаю, ты способен понять, что убийца — это не всегда тот, кто спустил курок. Люди, которые участвуют в расстреле, и люди, которые им командуют, виноваты одинаково. Как и те, кто ведет людей на расстрел. Как и те, кто просто стоит и смотрит…
— Ты жалеешь?
— Нет!
— А я — да.
— Это потому, что ты промышленного пресса не помнишь! Но я-то его прекрасно помню.
— Почему ты раньше не сказала?
Аня пожала плечами. Она вообще не собиралась этого рассказывать. С языка сорвалось. Пора было переходить на какое-нибудь успокоительное. Допрыгалась, мать ее.
— Потому что все, кто выжили, уже выжили, а те, кто умерли, уже умерли. Никакой морали. Как в шахматах.
Гриша снова долго молчал, потом сказал:
— Я камеры убирать не буду.
— Да с какого же черта?!
— Твое поведение перестает быть разумным, Аня.
— Ах, ты ж бл… Приятно увидеть твою любовь и благодарность!
— Моя любовь и благодарность заключаются в том, что я не буду убирать камеры.
— Да пошел бы ты на…, - конкретизировать маршрут Аня не стала. А Гриша и без дополнительных ориентиров догадался покинуть балкон.